История моей жизни

Редигер Александр Федорович

В это время Куропаткин мне как-то сказал, что ему к сожалению пришлось разочароваться в государе: он убедился, что самодержец лукавит со своими министрами и что на его слова полагаться нельзя! Впервые я услыхал такую характеристику государя, оказавшуюся потом вполне правильной.

Через две недели С. Ю. Витте оставил должность министра финансов и стал председателем Комитета министров. Куропаткин же поехал в путешествие с государем. Объяснение этому дал мне Сахаров. Он зашел ко мне 26 августа переговорить об определении прав наместника по военной части, и мы вместе составили приказ по военному ведомству. Затем Сахаров рассказал, что государь уже согласился на увольнение Куропаткина и предложил ему ехать в Киев, но только командующим войсками, а не генерал-губернатором. Куропаткин сказал, что если министром будет Сахаров (государь

поддакнул), то ему будет обидно писать Сахарову рапорты, поэтому просил себе титул главнокомандующего.

Государь сказал, что подумает, и еще предложил Куропаткину перейти в Государственный Совет*. Затем государь сказал, что предполагает разделить Министерство, выделив из него Главный штаб{84} и военно-учебные заведения; во главе Главного штаба останется Сахаров, а на должность министра у него уже есть кандидат (кто - неизвестно). Куропаткин уже отпросился в отпуск с начала августа, но затем был на красносельских маневрах и сам напросился ехать с государем в Либаву и Варшаву в надежде, что тот одумается.

Куропаткин говорил Сахарову, что ему нужно содержание не меньше того, которое он получал как министр, то есть 18 000, плюс 8000 финских*, плюс 3600 на экипаж и фуражные деньги, всего около 30 000, кроме аренды (4000) и при готовой квартире. Привычка к широкой (или вернее - нерасчетливой) жизни и заставляла Куропаткина цепляться за должность министра и уклоняться от должности командующего войсками, хорошо обставленной лишь в том случае, если она соединена с должностью генерал-губернатора.

Дела на Дальнем Востоке все более запутывались и обострялись: уже в конце сентября намечалась частная мобилизация на Востоке; принимались меры к усилению там войск, правда, скромные, и нам на это было отпущено на два года около 15 миллионов рублей.

О том, как Куропаткин смотрел на наши отношения с Японией, он мне говорил иногда, но я в этом отношении лучше сошлюсь на документы, приведенные графом Витте в его брошюре "Вынужденные разъяснения". Тотчас по своему вступлению в управление Министерством (январь 1898 года) Куропаткину пришлось участвовать в окончательном решении вопроса о занятии Квантунского полуострова. Он тогда, вероятно, еще мало был знаком с Японией, но, принимая против нее столь агрессивную меру, должен был готовиться к проявлению ею вражды и тщательно изучать ее; при его трудолюбии, он несомненно изучал ее, но приходил к совершенно ложному заключению о ее силах. В своем докладе государю 14 марта 1900 года (во время "боксерского восстания") он предвидел возможность близкого столкновения с Японией и для предупреждения подобного предлагал войти в соглашение с Англией и Германией о лишении Японии ее флота; при этом он высказывался против присоединения Маньчжурии и лишь настаивал на нашем экономическом преобладании в ней. Когда же "боксерское восстание" заставило нас занять Маньчжурию, Куропаткин в июле 1901 года настаивал на присоединении Северной Маньчжурии, так как только при наличии передовой базы в Харбине он считал возможным своевременно поддерживать Порт-Артур против возможного нападения Японии. Его мнение, однако, не было принято, и в марте 1902 года мы обязались очистить Маньчжурию в три срока; но Куропаткин не переставал противиться выполнению этого обязательства, находя поддержку в Безобразове и Алексееве, требовавших присоединения всей Маньчжурии.

Присоединение нами Маньчжурии, всей или хотя бы северной ее части, должно было бы несомненно вызвать новое неудовольствие Японии, но Куропаткин не оценил ее мощи и не находил нужным считаться с ее взглядами. Поездка в 1903 году в Японию не раскрыла ему глаза; в своих докладах государю от 24 июля и 23 ноября 1903 года он высказывал полную уверенность в нашей готовности к войне на Дальнем Востоке: "Мы можем быть вполне спокойны за участок Приамурского края, мы ныне можем быть спокойны за судьбу Порт-Артура, и мы вполне надеемся отстоять Северную Маньчжурию". Причина такой уверенности лежала в неправильной оценке сил Японии; в своем отчете о войне (т. IV) он сам говорит о нашем предположении, что Япония может выставить против нас до четырехсот тысяч человек, а она выставила полтора миллиона! Тем не менее, Куропаткин был против войны с Японией, считая, что она напрасно ослабит Россию, и в ноябре 1903 года предлагал для избежания войны вернуть Китаю Квантун и продать южную ветвь Китайской железной дороги, выговорив

себе особые права на Северную Маньчжурию. Предложение это не было принято, и война стала неизбежной. Куропаткин ее не хотел, но все же был одним из главных виновников ее, так как оценка вооруженных сил Японии и вероятного исхода борьбы с нею были им сделаны совершенно неверно; ему поверили и вследствие этого вся наша политика на Востоке получила ложное направление.

От Сахарова я 12 сентября узнал, что Куропаткин хочет остаться и, пожалуй, вернется до срока своего отпуска, и что на место Драгомирова назначается Пузыревский, а на его место - Сухомлинов. Государь все это время оставался в Польше вследствие болезни императрицы.

Куропаткин действительно написал государю, что ввиду угрожающей войны, он считает долгом вернуться из отпуска до окончания его срока и испрашивал повеления вступить в должность. Получив его, он 2 октября опять принял бразды правления, но все-таки слухи о его уходе продолжали держаться, а так как было известно, что государь хочет выделить Главный штаб, то и слухи шли самые пестрые: Сахарова прочили то в министры цельного Министерства, то в начальники автономного Главного штаба, предоставляя остальное Министерство мне. Сахаров сам не знал, что ему предстоит: если государь хочет, чтобы он был его начальником Штаба в случае войны, то он находил непонятным, зачем его назначать министром и потом возвращать на прежнюю должность. В октябре великий князь Николай Николаевич говорил Сахарову, что государь все более склоняется к делению Министерства и оставлению его во главе Главного штаба.

Меня донимали члены Военного совета вопросами о том, уходит ли Куропаткин и кто будет его преемником? Перед каждым заседанием повторялись эти вопросы. Особенно приставал Столетов: "Ну что, что, есть что-нибудь новенькое? Куропаткин уходит?" Он мне до того надоел, что я ему однажды сказал: "Есть новенькое! Только по секрету: вчера была среда, а сегодня - четверг!" После этого он меня оставил в покое. Гончаров как-то стал меня убеждать, что непременно меня должны назначить министром. Находя для себя неудобным говорить по этому вопросу, я ответил шуткой: сказал, что сам боюсь, что меня назначат министром и тогда мне никогда не получить места, о .котором я мечтаю! "Какого же места?" "Обер-прокурора Священного Синода! Ведь я, как лютеранин, мог бы быть беспристрастным судьей в вопросах о законности действий Синода!"

Куропаткин тоже не знал, что с ним будет. 29 октября он мне говорил, что устал и останется только, если его будут просить; через неделю мне то же подтвердила А. М. Куропаткина, сказавшая, что она настаивает на уходе мужа, особенно, если его еще будут третировать. В середине ноября Куропаткин мне сказал, что закончил составление записки для государя, в которой он его убеждает присоединить Северную Маньчжурию, но зато вернуть Китаю Южную и Квантун с условием уплаты наших издержек; очевидно, он еще надеялся этим путем избегнуть столкновения с Японией.

Говоря об утвержденном в конце года плане на новое пятилетие, Куропаткин 10 декабря сказал, что даже если его уволят к Новому году, он все же закрепил на пять лет деятельность Военного министерства и уйдет спокойно. Благодаря меня за сотрудничество, он говорил, что ему было легко работать со мною и Тевяшевым* и отчасти с Альтфатером, и просил меня отстаивать проведение плана. Я просил, в случае его ухода, уволить и меня, чтобы мне не приходилось применяться к новому режиму, но он настаивал, чтобы я оставался в должности.

Подобный разговор у меня был и с А. М. Куропаткиной. Я и ей тоже говорил, что мне будет трудно оставаться при новом министре, в провинцию идти я не хочу, а здесь другой должности не предвидится. Она указала на место Лобко и Сахарова. Я заявил, что для них не гожусь, так как не знаю дела ни здесь, ни там.

Таким образом, под конец года на верхах Военного министерства царила полная неуверенность; предчувствовались перемены, но в чем они выразятся, коснутся ли они только личностей или затронут и самую организацию Министерства еще было неизвестно. Разговорам и слухам на эту тему не было конца. Для лиц, которых предстоявшие перемены могли коснуться непосредственно, положение было особенно неприятно не только вследствие неизвестности их личной судьбы, но и потому, что все окружающие старались выведать что-либо от них и по каждому их слову или поступку старались узнать, как они сами оценивают положение.