История моей жизни
Шрифт:
Насмеявшись вволю, пассажир отвечает мне полушутя, полусерьезно:
— Человек никогда не бывает доволен собой я всегда хочет казаться не тем, кто он есть. Глупый старается казаться умным, бедный — богатым, а богатый — бедным. Вот почему мы не хотим, чтобы нас встречали как богатых.
— А в Ялте вас уже давно ждут, — говорю я после некоторого молчания.
— Кто ждет?
— Евреи.
— Зачем они ждут?
— Затем, чтобы на вас посмотреть и просить о помощи…
Ротшильд молчит, внимательно разглядывает свои ногти.
Мне кажется, что я немного огорчил его, и
Мягкое покачивание рессор, ритмичное цокание подков четверки гнедых я нежное дыхание расцветающей весны навевают дрему. Храним молчание. Я крепко сжимаю железный прут сидения, чтобы не свалиться, если засну. Лениво перебираю в уме события дня и останавливаю мысль на пассажирах.
Как это случается, что один человек обладает таким богатствам, каким удовлетворились бы десятки тысяч людей, если бы разделить между ними это состояние поровну?
Миллионы, принадлежащие Ротшильду, представляются мне в виде огромного подвала, заставленного сундуками, набитыми Золотом и бриллиантами. Откуда? Каким путем этот рыжеусый человек, такой скромный с виду, мог нажить неисчислимые богатства? Почему французский король разрешает частному человеку быть богаче себя?
Эти наивные и нелепые вопросы выводят меня из полусонного состояаия. Перед моими главами нескончаемой вереницей проходят живые образы людей, встречавшихся на моем жизненном пути. Сколько голодных, оборванных, сколько горьких слез, жалоб, бессильных угроз приходилось мне видеть и слышать!.. А вот сейчас в нашем экипаже сидит обладатель несметных богатств, хозяин источника вечной радости, сытости, блаженства и наверно считает себя лучше всех. Почему такая несправедливость? И почему люди допускают такое неравенство? С этого момента Ротшильд теряет в моих глазах тот высокий интерес, каким я был полон, слушая восторженные отзывы Миши о нем.
«Хоть он и еврей, но настоящий атаман разбойников», — твердо решаю про себя и больше не хочу забавлять миллионера.
До Байдар мы с Ротшильдам — ни слова. Он молчит, и я не считаю нужным возобновлять беседу. Въезжаем в долину. Кучер по обыкновению лихо подкатывает к гостинице Осипова.
— Что здесь? — спрашивает Ротшильд.
— Байдары. Будем кормить лошадей, — отвечаю я.
— Долго?
— Два часа. Если хотите, можете покушать. Здесь очень вкусный стол, добавляю я, вспомнив, что в моя обязанности входит рекомендация Осипова.
Ротшильд что-то говорит своей жене. Та отрицательно качает головой и сонными глазами глядит на распускающуюся зелень.
— Нет, мы ничего не хотим, — говорит знатный пассажир.
— Не желаете ли взойти на крышу вот этих ворот? Оттуда очень хорошо все видно.
Мое предложение принимается, и мы по крутой лестнице взбираемся на гранитную вершину Байдарских ворот.
«Теперь уже я их удивлю», — мысленно говорю себе и первый вскакиваю на ворота. Но я ошибаюсь — моих господ невозможно удивить. Они безразлично относятся к полнокровному весеннему солнцу, обливающему нежным светом молодую зелень, лазурь необъятного простора. Желтая лента извилистой дороги, острокрылые чайки, снежными хлопьями падающие на голубую равнину моря, далекие горизонты и белые вершины темных гор,
Через два часа Давила подает ландо. Кони отдохнули. Правая Дунька, огибается в дугу и фыркает на своего соседа — тяжелого гнедого мерина ростом вдвое больше нее.
Осипов стоит на террасе в застывшей позе. Надо видеть его злое лицо, чтобы понять неудовольствие хозяина гостиницы, не получившего никакого дохода от столь редкостного пассажира. А какие были приготовления, как чистились комнаты для приезжающих, какая провизия лежала на леднике… И вдруг даже через порог не переступил всемирно известный банкир!
С высоты моих козел стараюсь пожиманием плеч и выражением глаз доказать Осипову, что моей вины здесь нет.
Едем…
Узкое твердое шоссе южного берега с крутыми обрывами, жуткими пропастями, хаосом нагроможденных камней пугает жену Ротшильда. На круглом матовом лице и в темных глазах ее виден испуг. Она что-то говорит мужу.
Тот отвечает успокоительным жестом руки и обращается ко мне:
— Скажите кучеру, чтобы ехал тише.
Не оборачиваясь, передаю приказание Даниле. Тот вполголоса произносит обычное ругательство и натягивает вожжи.
Когда достигаем имения великого князя Константина Николаевича, Ротшильд, протянув руку по направлению хрустального дворца, спрашивает:
— Что там такое?
— Ореанда, — коротко отвечаю я, будучи уверенным, что каждый человек должен знать Ореанду.
И вновь наступает молчание. И так до самой Ялты.
Даже Ливадия не вызывает никакого любопытства со стороны моих пассажиров.
В Ялте уже известно, что Ротшильды остановятся в гостинице «Франция», а не «Россия», где останавливаются самые знатные и богатые люди.
Представители ялтинской еврейской общины встречают нас у парадного подъезда. Ротшильд, помогая жене выйти из экипажа, делает вид, что не замечает собравшихся евреев в количестве пяти человек с раввинам во главе.
— Высокому гостю приносим привет и уважение, — говорит почтенного вида, с широкой седой бородой еврей, состоящий старостой синагоги. — Мы хотим обратиться к вам…
Ротшильд торопливо снимает шляпу, делает общий поклон и поднимается по мраморной лестнице, где его уже ждет хозяин гостиницы, черноглазый, маленький и коренастый француз.
Вот и весь Ротшильд. А какие надежды возлагал Миша, как славословил он великого еврея.
4. Серафима вельская
Томлюсь желанием уехать отсюда. Жду паспорта. Отправил на родину старый документ с двумя рублями. Как только получу, обязательно уеду. Куда? Не все ли равно…
Надоели мне красоты Крыма. Пусть ими пользуются Ротшильды, а я уеду туда, где живут простые, но настоящие люди…
Беда только в том, что не могу накопить хоть сколько-нибудь денег на дорогу, Миша рассчитывается со мной так, что я всегда остаюсь ему должным. Купит мне пиджак или сапоги и пойдет высчитывать, и получается, что он от меня в убытке.