История моей жизни
Шрифт:
— Почему умнее?..
— Потому что зверь не знает разочарований и сомнений… Ведь как обидно — всю жизнь бороться и к концу потерять веру в содеянное… Но, с другой стороны, без борьбы жизнь превращается в заплесневевший пруд… Вот ты, например, лежишь сейчас на мялкой траве, природа ласкает тебя не хуже родной матери, а ты, вместо того, чтобы насладиться счастливой минутой, думаешь об Америке, о какой-то неведомой стране, о геройских подвигах…
— Верно! — восклицаю я, и мое сонливое состояние уступает
Сегодня по освещенной закатными лучами шоссейной дороге приближаемся к городу Полангену. Моря еще не видно, но навстречу нам уже плывет свежий ветер, напитанный влагой. Спустя немного мы входим а первый пограничный город, лежащий на берегу Балтийского моря.
Город небольшой, но чистенький. Все улицы вымощены, дома белые, а крыши черепичные. Чувствуется, что город находится на границе другой страны, откуда веет иной жизнью — опрятной и разумной.
Куда ни глянешь — везде море: безбрежное, живое, трепетное и могучее…
Караулов ведет меня по набережной. Здесь на самом берегу, по словам Миши, имеется хороший и дешевый заезжий двор, где можно поужинать и переночевать.
Хозяйка этого пристанища — древняя старуха — встречает нас приветливо а когда узнает, что мы хотим переночевать, открывает дверь, ведущую в маленькую комнатку, освещенную одним окошком, выходящим на море.
— Вот здесь можете жить, сколько вам угодно, — говорит хозяйка, причем ее черные глаза зорко вглядываются в нас.
Нам подают хлеб, масло, сыр и маленький кипящий самоварчик.
Миша отдает за это свой последний двугривенный. Делаю попытку участвовать в расчете, но он отстраняет мою руку и говорит:
— Сегодня я угощаю…
В эту ночь мы долго не можем заснуть: шум морского прибоя, круглый месяц, висящий перед окном, отгоняют сон, и мы ваводим бесконечные разговоры о жизни, в людях, о высокой чести и о мрачных преступлениях.
Просыпаюсь, когда в каморке уже совсем светло и когда за стеной слышны голоса. Потягиваюсь, зеваю, рукой шарю под койкой, стараясь достать сапоги, но не нахожу их.
— Миша, ты спишь?
Ответа нет. Поднимаюсь, оглядываюсь — на другой койке не вижу товарища. Тогда окончательно встаю, ищу сапоги и не только не нахожу их, но убеждаюсь в исчезновении моей сумки. Мне становится страшно. Ощущаю сильный прилив крови к голове.
Быстро одеваюсь, выхожу из комнаты, встречаю хозяйку и спрашиваю: — Вы не видали моего товарища?
— А что?
— Его нет. Я даже не знаю, что это такое… Пропала сумка и мои сапоги…
— Что вы говорите?!
Старуха всплескивает руками, и ее беззубый, мягкий рот раскрывается от удивления.
Меня лихорадит.
10. З'емляки
Июльское солнце греет море, сушит лес. Я не спеша подвигаюсь по желтому песку морского берега, крепко утрамбованного бурями.
Иду босиком, без сумки и без денег. На мне сильно поношенные брюки, блуза из сурового полотна, в руке толстая палка и пустая торбочка на плече-подарок старухи из Полангена.
Нанесенная мне рана совсем уже заживает. Иногда только в часы, когда лежу на лесном обрыве и слежу за игрою моря и солнца, мне вспоминается Миша Караулов, так жестоко обманувший меня, и тогда мне особенно становится грустно и стыдно за человека…
Ветер, весь день шумевший в лесу и раздражавший море, сейчас усталой птицей опускается на землю и затихает. В наступившей тишине солнце, налитое огнем и кровью, повисает над далеким краем водной пустыни, н червонным золотом расплавляется море.
Сверкающая рябь несется к берегу.
Лес притаил дыхание.
Жадными глазами ловлю и запоминаю краски, гляжу на порозовевшее небо, на быструю смену огней и ни не чем не думаю.
Я еще и потому спокоен, что вот уже два месяца как иду вдоль берега Балтийского моря и не испытываю обычно сопутствующего мне голоса. Хорошо знаю, что через каждые семь-восемь верст в лесу стоит пограничный кордон, где живут солдаты, оберегающие границу.
Пограничники — народ гостеприимный. Они рады каждому свежему человеку, в особенности, если пришедший явился из далекой России или с Украины.
Знаю, что мне стоит только встать, найти тропинку — и через десять минут я буду в третьем от Либавы кордоне. И еще я знаю, что попаду в большую казарму, где живет сам вахмистр Тарас Васильевич.
Он мне уже знаком-по рассказам в последнем кордоне.
Все гуще и темнее становятся огни заката. Скоро вечер.
Поднимаюсь, вхожу в лес и по широкой тропе иду к кордону, светлым пятном выглядывающему вдали, среди оранжевых колонн высоких сосен.
Вот и казарма.
— Добрый вечер, — приветствую я дневального, сидя щего на табуретке перед раскрытыми сенями.
— Вечер добрый…
Молодой белокурый солдат, коротко остриженный, смотрит на меня детскими голубыми глазами.
— Виткеля? — спрашивает он, внимательно осмотрев меня.
— С Украины, — коротко отвечаю я.
— Го? — удивленно восклицает дневальный. — А из яких местов?..
— Из Полтавщины…
Дневальный встает, открывает дверь в казарму и кричит:
— Федченко, ходь сюды…
Появляется высокого роста широкоплечий черноусый солдат.
— Бачь, земляк пришел…