История моей жизни
Шрифт:
Обычно такая беседа заканчивается тем, что убитый последним аргументом об отсутствии литературного имени, впадаю в уныние и умолкаю. Но сегодня происходит событие, неожиданное не только для нас, но и для всех наших друзей и знакомых.
В обеденный час приходит Потресов. Он чем-то взволнован. В здоровой руке у него какая-то газета. Маленькая фигурка с короткой ногой приплясывает. Под усами играет улыбка, а глаза сияют радостью.
— Я принес вам большой подарок… С вас, Татьяна Алексеевна, пирожное…
Потресов
— Читайте здесь. Узнаете фамилию?
Три головы склоняются над столом, где лежит развернутая газета. Большой нижний фельетон, за подписью известного критика Скабичевского, озаглавлен так: «Ростовские трущобы» — сочинение А. И. Свирского.
Мгновенно теряю зрение. Пляшут строки, сливаются знаки. Верю и не верю.
Потресов, шепелявя, читает громко и немного нараспев.
Скабичевский хвалит мою книгу. Он находит, что «господин Свирский» вносит в современную литературу новую социальную тему… И вообще много хорошего говорит Скабичевский о молодом авторе «господине Свирском».
Чувствую, что схожу с ума.
Мое появление в редакции превращается в маленький триумф.
Меня поздравляют, крепко пожимают руку и весело мне улыбаются.
Мне в эту минуту почему-то кажется, что становлюсь немного выше ростом.
Анна Абрамовна с обычной для нее добротой говорит:
— От души рада за вас. Читала и нахожу статью справедливой и совершенно верной. Теперь ваше имя станет известным в столице. Обстоятельство чрезвычайно важное для вас, начинающего писателя.
Слушаю, конфужусь и не знаю, как себя держать. Понимаю, что в данную минуту мне надо быть скромным и не давать чувству радости бросаться в глаза.
Вхожу в кабинет Розенштейна. Редактор и учитель встает мне навстречу, обеими руками жмет мою руку и взволнованным голосом поздравляет с успехом.
— Скажу откровенно — большая удача выпала на вашу долю. «Новости» единственный либеральный орган… Настоящая большая пресса заговорила о вас… Скабичевский — признанный авторитет… Да, вы можете гордиться, заканчивает Наум Израилевич и еще раз пожимает руку.
Возвращаюсь домой и без всяких предисловий вступаю в яростную борьбу с Татьяной Алексеевной, требуя немедленного ее ухода с фабрики.
— Бросай фабрику и собирай монатки… Едем в Петербург…
Сначала жена принимает мой выпад за шутку и весело смеется.
— Ты уже заказал поезд? — спрашивает она сквозь смех.
— Какой поезд?
— Особенный, специально для нас.
— Прошу оставить шутки… Завтра же заяви об уходе, в противном случае уеду один.
Татьяна Алексеевна отступает от меня, укоризненно качает головой и произносит шопотом:
— Ты рехнулся… Разве можно
И снова сдаюсь, хотя убежден, что скоро победа будет на моей стороне. Неужели не сбудутся мои мечты, неужели растает розовый хоровод моих надежд… Нет, я настою на своем… Иного пути нет для меня…
Еще одно событие. Из Петербурга телеграфируют «Приазовскому краю» о предстоящем приезде в Ростов известного писателя Василия Ивановича Немировича-Данченко.
В редакции переполох. Готовят встречу. Идет спор о том, где чествовать писателя — в редакции или в Коммерческом клубе.
Большинством голосов решено устроить встречу в редакции.
Наступает день приезда. Мы все возбуждены. Потресов почему-то волнуется больше всех.
— Наконец-то мы увидим настоящего писателя… — неоднократно повторяет он.
Я тоже волнуюсь и с нетерпением жду приезда известного литератора.
В полдень с курьерским прибывает Немирович-Данченко.
Прибывшего встречают Розенштейн с женой, Потресов, Мяша Городецкий, Никитин и я.
Из вагона первого класса выходит мужчина среднего роста. На нем чудесное осеннее пальто, цилиндр, шелковое необычайно яркое кашне и светло-желтые лайковые перчатки. Запоминаю широкую выпуклую грудь, пышную темно-русую бороду с раздвоенными концами и приветливые глаза неопределенного цвета.
По дороге Василий Иванович рассказывает нам о причине своего приезда в область войска Донского.
— Задумал, — говорит он, — написать роман из жизни углекопов. Но я, как и Золя, натуралист — люблю рисовать жизнь с натуры. Для этой цели необходимо лично ознакомиться с Донецким бассейном и опуститься в самые глубокие шахты. У меня в Петербурге на столе лежат два приглашения: одно от австрийского императора Франца-Иосифа, а другое от Анатоля Франса. Но я отложил эти визиты и приехал, как видите, сюда, — добавляет он.
Гляжу на приезжего и прихожу в восхищение. Какое высокое место занимает в жизни и как он прост!..
В самой большой комнате по-праздничному сервирован стол.
Хрусталь нашего хозяина Арутюнова горит алмазными искрами, а двойная шеренга бутылок с дорогими винами внушает к себе уважение.
За обильным завтраком Немирович-Данченко очаровывает нас замечательно интересными рассказами о своих путешествиях по всем странам света.
Василия Ивановича знает весь мир. В Америке Рокфеллер, Марк Твен и многие другие знаменитости его закадычные друзья. С большим подъемом рассказывает писатель о своем пребывании в прошлом году в Нспании.