История моей жизни
Шрифт:
Тогда я сказал маркизе, что, конечно, не знаю, что было в ладанке, но если это магическое средство, то в его силу я не верю, ибо она не дала племяннику никаких наставлений относительно часов. Она отвечала, что то был электрум, и я принес свои извинения.
Маркиза объявила, что ценит мою скромность, но полагает, что я не буду разочарован, согласившись познакомиться с друзьями ее. Она сказала, что будет приглашать их на обед по очереди, дабы потом я мог с приятствием встречаться со всеми. Согласно уговору, на следующий день обедал я с г-ном Гереном и его племянницей, которые мне вовсе не понравились. В другой день — с ирландцем Макартни, старомодным физиком, нагнавшим на меня тоску. В другой день велела они швейцару впустить монаха, а тот, заведя речь о литературе, наговорил гадостей о Вольтере, которого я в ту пору любил, и о «Духе законов», отказывая при том славному Монтескье
В другой день обедал я с г-ном Шароном, советником Большой палаты Парламента, который докладывал дело на процессе г-жи д’Юрфе против ее дочери, г-жи дю Шатле, каковую она ненавидела. Старый советник был ее счастливым возлюбленным сорок лет назад, а потому считал своим долгом держать ее сторону. Судейские во Франции были пристрастны и чувствовали себя вправе быть пристрастными к тем, кто пользовался их благосклонностью, поскольку право судить купили себе за деньги. Этот крючкотвор мне порядком надоел.
Но в другой день прониклись мы взаимной симпатией с господином де Виармом, молодым советником, племянником маркизы; он пришел на обед со своею супругой. Милейшая чета, племянник, признанный умница — весь Париж читал его «Представление Королю о злоупотреблениях по службе». Он уверял, что назначение советника Парламента — противиться королевским указам, даже благим. Доводы, кои приводил он в защиту этого принципа, были те же, что всегда выдвигает меньшинство во всяком сообществе. Я не буду докучать читателю пересказом их.
Самый приятный обед был с госпожой де Жержи; ее сопровождал славный авантюрист граф де Сен-Жермен. Вместо того, чтобы есть, он непрестанно говорил, и я слушал его с великим вниманием, ибо лучшего рассказчика не встречал. Он показывал, что сведущ во всем, он хотел удивлять — и положительно удивлял. Держался он самоуверенно, но это не раздражало, ибо человек он был ученый, знавший множество языков, отменный музыкант, отменный химик, хорош собой; он умел расположить к себе женщин, ибо снабжал их пудрой, придававшей коже красы, и в то же время льстил надеждой если не омолодить их, что, как он уверял, невозможно, то сохранить их нынешний облик посредством воды, чрезвычайно дорого ему стоившей; ее он преподносил в подарок. Этот необычайный человек, прирожденный обманщик, безо всякого стеснения, как о чем-то само собою разумеющемся, говорил, что ему триста лет, что он владеет панацеей от всех болезней, что у природы нет от него тайн, что он умеет плавить бриллианты и из десяти — двенадцати маленьких сделать один большой, того же веса и притом чистейшей воды. Для него это сущий пустяк. Несмотря на бахвальство, противоречия и явную ложь, я решительно не мог почесть его за обыкновенного нахала, но и уважения к нему не испытывал; против своей воли счел я его человеком удивительным — ибо он меня удивил. У меня еще будет случай говорить о нем.
После того как г-жа д’Юрфе свела меня со всеми, я сказал, что буду обедать у нее, когда она пожелает, но только наедине, за выключением родственников ее и Сен-Жермена, чье красноречие и бахвальство забавляли меня. Этот человек, обедавший в лучших домах Парижа, никогда ни к чему не притрагивался. Он уверял, что поддерживает жизнь особою пищей, и с ним охотно примирялись, ибо он был душою всякого застолья.
Я сумел до тонкостей изучить госпожу д’Юрфе,
— Ничего нового я там не обнаружил, — сказал я.
— Извините, сударь, но это никак невозможно без шифра.
— Прикажете назвать вам ключ, сударыня?
— Сделайте милость.
Я произношу слово, не принадлежавшее ни к одному языку, и повергаю ее в изумление. Она сказала, что это слишком, поскольку считала, что одна знает это слово; его хранила она в памяти и никогда не доверяла бумаге.
Я мог сказать ей правду, что те же подсчеты, какие помогли расшифровать рукопись, открыли и ключ, но мне взбрело на ум объявить, что его сообщил Дух мне. Ложным этим признанием я поработил г-жу д’Юрфе. В тот день она предалась мне душой, и я злоупотребил своей властью. Всякий раз, как я вспоминаю об этом, грусть и стыд охватывают меня, и ныне я совершаю покаяние, обязав себя говорить в Мемуарах правду. Великим заблуждением госпожи д’Юрфе была вера в возможность общения с Духами, называемыми стихийными. За это отдала бы она все свое имение; она встречала уже мошенников, что пробуждали в ней надежду указать верный путь. Узнав меня, она уверилась, что достигла цели — ведь я дал столь убедительное доказательство своей тайной власти.
— Я не знала, — сказала она, — что ваш Дух властен принудить моего выдать тайну.
— Ему принуждать ни к чему, он сам все знает, такова природа его.
— Ведомы ли ему тайны, сокрытые в моей душе?
— Без сомнения, и он откроет их мне, если я его спрошу.
— Вы можете спрашивать, когда хотите?
— В любой момент, если есть бумага и чернила; я могу заставить его отвечать вам, назвав вам его имя. Его зовут Паралис. Составьте вопрос, как если б вы обращались к простому смертному, спросите, как сумел я расшифровать ваш манускрипт, и вы увидите, как я заставлю его вам отвечать.
Дрожа от радости, г-жа д’Юрфе задает вопрос; я записываю его цифрами, составляю, как всегда, пирамиду и помогаю ей извлечь ответ, который она сама обращает в буквы. Она видит только согласные, но посредством другой операции отыскивает с моей помощью гласные, составляет слова и получает совершенно ясный ответ, ее сразивший. Перед глазами своими видит она слово, необходимое для расшифровки манускрипта.
Я покинул ее, унося с собой ее душу, сердце, разум и остатки здравого смысла.
ГЛАВА VI
Ложное и противоречивое представление г-жи д’Юрфе о моей власти. Мой брат женится; проект, сочиненный в день свадьбы. Я отправляюсь в Голландию по финансовым делам (…)
Принц Тюренн оправился от оспы, граф де Ла Тур д’Овернь с ним расстался и, зная любовь тетушки к абстрактным наукам, не удивился, обнаружив, что я сделался единственным ее другом. Я с удовольствием виделся за обедом с ним и другими родственниками, их доброе отношение трогало меня. То были ее братья г. де Понкарре и г. де Виарм, избранный в ту пору купеческим старшиной, а также сын его, о котором уже, кажется, случалось мне говорить. Дочь маркизы, г-жа дю Шатле, сделалась из-за процесса заклятым ее врагом, и даже имени ее в доме не поминали.
Ла Тур д’Овернь понужден был в то время отправиться в булонский полк в Бретань, и мы почти всякий день обедали вдвоем. Челядь маркизы глядела на меня, как на ее мужа; они рассудили, что я непременно ей муж, — так истолковали они, отчего мы столько времени проводим вместе. Почитая меня богатым, госпожа д’Юрфе вообразила, будто я доставил себе место при лотерее Военного училища не иначе, как для маскированья.
Она полагала, что я не только владею философским камнем, но и вожусь со стихийными Духами, а потому могу перевернуть Землю, составить счастье или несчастье Франции. Необходимость скрываться она приписывала весьма основательному страху угодить в тюрьму, за решетку, что, верила она, было неминуемо, когда бы министерство сумело меня распознать. Все эти сумасбродства внушал ей по ночам Дух, а воспаленная фантазия заставляла принимать на веру. Выказывая легковерность несравненную, она объявила однажды, будто Дух сообщил ей, что, поскольку она женщина, ей не дано сноситься с Духами стихий, но что в моей власти с помощью известной мне операции переселить ее душу в тело ребенка мужского пола, рожденного от философского соития бессмертного со смертной либо смертного мужа с божественной супругой.