История моих страданий
Шрифт:
Моей первой мыслью было, что на фабрике возник пожар. Я подбежал к окну, и хотя было довольно темно, я узнал жандармскую форму. Что нужно было жандармам здесь в такое время? Почему они стучат в дверь? У меня потемнело в глазах, голова кружилась, я чуть не потерял сознание от страха. Безостановочный стук, однако, дал мне понять, что сейчас не время для размышлений, и я побежал открывать дверь.
В дом ворвался большой отряд жандармов во главе с полковником Кулябко, печально известным начальником Охранки (секретной политической полиции). Поставив охрану у двери, полковник
“Вы Бейлис?”
“Да”.
“Именем Его Величества, Вы арестованы. Одевайтесь”, — прогремел его дьявольский голос.
Тем временем проснулись мои жена и дети, и начался плач. Детей испугали блестящая форма и палаши, и они тянули меня изо всех сил, чтобы я их защитил. Бедняжки не знали, что их отец беспомощен, и ему самому нужны защита и помощь.
Меня оторвали от семьи. Никому не позволили ко мне приблизиться. Мне не позволили сказать ни слова моей жене. Молча, сдерживая слезы, я оделся, и, не разрешив успокоить детей или хотя бы поцеловать их на прощание, меня увела полиция.
Полковник остался в моем доме для обыска, а меня увели в Охранку. На улице нам встретилось много рабочих, направлявшихся на фабрику. Мне было стыдно, и я попросил полицию вести меня по тротуару, а не по улице, как обычно вели арестованных. Но мне в этой милости было отказано.
Позже мне рассказали, что именно во время моего ареста шайка воров Веры Чеберяк, включая ее и мадам Ющинскую, были освобождены из тюрьмы как невинные и ошибочно обвиненные.
Дом Веры Чеберяк
Глава IV
В ОХРАНКЕ
Когда мы прибыли в Охранку, там было еще тихо. Как правило, русские служащие не спешат рано вставать. Дежурный сержант раздавал указания письмоводителям и тайным агентам. Те бросали на меня пронзительные взгляды.
Я никогда в жизни не представлял, что меня могут арестовать и что мне придется сидеть в Охранке под надзором городового, который ни на секунду не будет спускать с меня глаз. Но, как гласит пословица: “От тюрьмы и от сумы не зарекайся”.
Меня лихорадило, бросало то в жар, то в холод, сильно болела голова. Вдруг я услышал цокот конских копыт, а потом звяканье шпор в коридоре. Дверь открылась, и вошли жандармы, которые оставались у меня дома для обыска. Увидев их, я почувствовал себя более уверенно. Потом принесли чай, спросили, хочу ли я есть, но я поблагодарил и отказался. Я не мог дотронуться до чая, хотя во рту у меня пересохло. Я все время думал: “Что теперь? Почему меня арестовали?”.
Наконец вошел Кулябко. Он протянул мне большой лист бумаги с вопросами. Я должен был ответить на следующие вопросы:
Кто Вы?
Откуда Вы родом?
Какой религии Вы придерживаетесь?
Есть у Вас родственники?
И наконец вопрос:
Что Вам известно об убийстве Ющинского?
Кулябко
Когда я увидел последний вопрос, ощущение было такое, что мне “приставили нож к горлу”. Я наконец понял, что произошло. Я пытался найти утешение в формулировке вопроса: ”Что мне известно об убийстве”. Если так, я был всего лишь свидетелем.
Я ответил на все вопросы. Что касается убийства, я написал, что ничего не знаю, кроме того, что люди говорили об этом на улице. Кто его совершил и с какой целью, я не знал. Я позвонил. Кулябко вошел, просмотрел мои ответы и сказал: “Это все? Вздор. Если Вы не расскажете мне правду, я отправлю Вас в Петропавловскую крепость (хорошо известную в Петрограде политическую тюрьму).
Он разъяренно хлопнул дверью и вышел из комнаты.
Около 4 часов дня я услышал плач ребенка. Я узнал голос одного из моих детей. От ужаса я начал биться головой о стену. Я знал, что мой мальчик очень застенчивый и нервный, но больше всего он боялся полиции. Я боялся, что он может умереть у них в руках.
Пока он плакал, дверь открылась, и вошел Кулябко.
“Видишь, твой сын тоже говорит неправду…”
“Какую неправду?” — спросил я.
“Женя, заходи”. Он ввел сына Черебяк и, повернувшись ко мне, рявкнул:
“Женя говорит, что твой сын играл с Андрюшей, а он это отрицает”.
После этого полковник вывел мальчика из комнаты. Через несколько минут я услышал шаги в коридоре. Я посмотрел через решетку и увидел, что городовой ведет моего 8-летнего сына. У меня защемило сердце, когда он закрыл моего сына в одной из камер. Я надеялся, что меня задержат на несколько часов, допросят и освободят. Я был невиновен, и они должны были увидеть, что произошла ошибка. Тем временем все мои мысли были заняты сыном. Почему они привели его в этот ад?
Вечером вошла русская женщина и сказала:
“Твой сын здесь, но ты не волнуйся. Я за ним присматриваю. Я сама мать; я понимаю твои страдания и сочувствую тебе. Не бойся; Господь спасает честных людей”.
Когда наступил вечер, я понял, что это первый испорченный пятничный вечер за всю мою жизнь. Я думал о том, как обычно проводил вечер пятницы со свечами на столе, с празднично одетыми детьми, в хорошем настроении. А теперь? Дом разгромлен. Жена одна за безрадостным столом. Ни света, ни радости. И все плачут без остановки. Я почти забыл о моих собственных проблемах, думая о моем несчастном арестованном мальчике и скорбящей семье. Я позвонил, и появился Кулябко.
“Послушайте, — сказал я ему, — мне не важно, что будет со мной. Правда выйдет наружу, и меня освободят, но почему держать узником моего сына? Вы сами отец. Мой ребенок здесь заболеет, и это будет на вашей совести. Вы можете его освободить?”
Он улыбнулся:
“Скажите мне правду”.
“Что Вы хотите: правду или ложь? Даже если Вы будете настаивать, я не смогу лгать. Я невиновен”.
“Глупости, глупости, — махнул он рукой. — Я отправлю Вас в тюрьму, и тогда Вы заговорите по-другому”.