ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT
Шрифт:
— Стало быть, понимаем мы толк в делах? (Коперецкий гордо выпятил грудь и хитро улыбнулся.) Бубеник, а ведь наших словаков не так легко было бы обдурить. Как ты считаешь?
— А так, что давайте сюда и вторую ногу, а кроме того, когда много народу собирается вместе, они всегда глупее одного отдельно взятого человека, пускай он даже очень глуп.
— Гм! Тут ты, пожалуй, прав. Ты выслушал мою речь до конца?
— Да я уже и дома слушал ее, когда ваше высокоблагородие зубрили.
— Да, золотые запонки в сорочке?
— Уже всунул.
— Эх, Бубеник, если б те две драконши отдали ненароком и две последние жемчужины, вот было бы эффектно!
— Еще
— А может, попроси я, они бы дали их — ну, хоть в этот единственный раз надеть?
— Не думаю, да и зачем?
— Чтоб поднять мой престиж. Бубеник равнодушно махнул рукой.
— Что с жемчугами, что с золотыми запонками, не в них дело. Я своим мужицким умом так соображаю: не пуговицы делают губернатора, а то, сам ли он их застегивает или другие за него.
— Что ты хочешь сказать этим, Бубеник? Подразнить меня вздумал?
— Ничего я не вздумал, просто хочу жилетку на вас надеть. Но вы будто малость похудели. Погодите-ка, давайте сзади пряжкой стяну.
— Вот как? Но что ты сказал давеча? Ах да, что ты уже и дома слышал мою речь?
— Только дома это была вовсе и не ваша речь, — осклабился Бубеник.
— Как так? — строго прикрикнул на него барон. — Что это. за дурацкое замечание, Бубеник?
— Эх! Да ведь вы, когда речь учили, на все корки ругая господина Малинку, зачем, дескать, такую длинную написал.
— Ах ты, иерихонский осел! Разве фрак не мой, хотя я, быть может, и ругаю портного, зачем таким длинным его сшил?
— Фрак? Ну да, фрак. Это верно, про фрак. (Аргумент Коперецкого чуточку смутил Бубеника.)
— Вот видишь, ничего ты не смыслишь в этом деле, только несешь невесть что. А ведь хорошо я ее произнес. Тут-то ты можешь ответить, это уж и твоему разумению доступно, вот что главное.
— Сказана была речь, безусловно, хорошо, всем понравилась, и дамы тоже нахваливали на хорах, вот только одно мне никак не лезет в башку.
— Что такое, старый плут?
— А то, как могла эта речь родить свою же мать.
— Чего, дурак ты этакий?
— Свою же мать, то есть другую речь, — ведь та, что произнес вице-губернатор, как две капли воды была похожа на эту. Коперецкий внимательно завязывал белый галстук перед зеркалом.
— Бубеник, ты же был когда-то бродячим актером, ну, не красней, напрасно скрываешь, я давно это знаю, только не хотел тебя позорить. Но теперь-то мы беседуем по душам. Так вот, говорю, был же ты актером, а поэтому легко можешь угадать, в чем дело. Гардероб у вас был никудышный. Один бархатный плащ, и все! Верно? В нем и Карл Моор красовался, и бан Банк [53] тоже. И ничего дурного в этом не было. А публике, я думаю, и так нравилось?
53
Бан Банк — историческая личность, герой одноименной патриотической драмы замечательного венгерского драматурга Йожефа Катоны (1791–1830).
— Так-то оно так, — заметил Бубеник, — но Карл Моор и бан Банк никогда не появлялись вместе перед рампой, потому что тогда уж и не знаю, что было бы. Ведь самое-то чудо в очередности, с какой вы речь произносили. Вот если б сперва ваша милость произнесли речь, тогда б еще понятно, а как ее мог произнести сначала вице-губернатор, уму непостижимо!
— Что? А ты и не догадался? Какой же ты остолоп! Малинка отдал ему. Разве не ясно?
— И вы, ваше высокоблагородие, это одобряете?
— Одобряю
— А мы ему с Йошки сострижем, когда он вернется домой от цыган.
— Смотри у меня! Если будешь обижать этого молодого человека, ей-богу, в тот же час услышишь звон крапецких колоколов.
Это обещание, по образной семейной манере выражения, означало две звонкие оплеухи, которые, правда, не всегда раздавались вслед за обещанием, зато иной раз звучали и без всякого обещания. Нет единообразия в природе!
Коперецкому теперь больше хотелось бы целоваться. Ведь все шло так, как и представляет себе мадьяр: «Даст бог должность, даст к ней и ума в придачу». И вот — великий ум уже тут как тут, хотя события этого дня еще отнюдь не иссякли.
Коперецкий вернулся к своим гостям — их не убыло, напротив, явился и Фери Ности, который издали провожал до «Голубого шара» Марию Тоот (стан у нее был и в самом деле чарующий); когда она скрылась с его жадных глаз, он вернулся к своим, обуреваемый самыми различными планами, но отец тут же безжалостно усадил его разбирать написанную цифрами депешу: «Иди, иди сюда, ты, враг чисел!» Когда Коперецкий вошел, теперь уже с видом постаревшего бонвивана, с красной гвоздикой в петлице (Бубеник знал свое дело!), он сразу заметил по нацеленным на него глазам, что случилось нечто важное и что это знают уже все, кроме него. По лицам присутствующих — чужих и родственников (впрочем, и они были скорее чужими), он заметил, что они удивлены, полны зависти и почтения, все растянули губы в приличествующую случаю улыбку. Только лица обоих Ности — отца и сына — были, загадочны и выражали нечто более глубокое, что им не удавалось скрыть даже под маской барственного безразличия.
— Отец, — сказал Фери, — вы, может быть, сообщите Израилю содержание депеши? Возможно, он пожелает тотчас же послать ответную.
— О чем вы? — оживленно спросил Коперецкий.
— О депеше министра внутренних дел, которую мы расшифровали, — промолвил старик кротким голосом добряка Микулаша [54] . — Я хотел оставить ее до обеда, ну да ладно, узнай обо всем сейчас.
И он стал шарить в кармане, будто хотел вытащить оттуда елочные позолоченные орехи.
54
Микулаш — сказочный персонаж, сходный с нашим Дедом-Морозом.
Коперецкий жадно выхватил у него депешу из рук, нацепил пенсне и начал читать. Все знали, что в ней, так как оба Ности успели уже похвастаться. Сорок тысяч годового дохода упало ему прямо с неба. Все глаза уставились на Коперецкого: как-то он поведет себя? Сорок тысяч форинтов не пустяк. Это уже деньги! Тут и гикнуть не грех, и заплясать, и броситься обнимать всю собравшуюся в его честь компанию. Сорок тысяч, форинтов в год! Черт побери, да на такие деньги можно скупить всю Словакию! Denique [55] , — кому господь дал ума, тому и именье дает в придачу.
55
Одним словом (лат.)