ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT
Шрифт:
(Этим она хотела также довести до сведения молодых людей, что дома у них есть работники и что их много.)
— И жеманится, словно барышня какая, — заметила хорошенькая жена бакалейщика Йожефа Комади.
— А на самом деле только горничная, — объяснила ее сестренка Эржи, — я как раз рядом с ними танцевала и слышала, как она сказала охотнику: «Я только служанка».
— Ах, нахалка, — вскипела тетка Чемер, пучок у которой торчал уже набекрень, потому что она больно жаловала вино. — Да как же она посмела затесаться сюда к почтенным особам! Не на бочку надо сажать такую, а в колоду.
— Ну, ну, это не служанка, — успокаивала госпожа Кевей возмущенных женщин. — Не видите разве, милые, какие у нее нежные да белые ручки; у меня и у самой,
— Это мы знаем, еще бы, — насмешливо заметила Вероника Шомрой. Она была старой девой и красилась, поэтому отлично понимала, что стоит видимость. — Небось твой муж и смастерил ей браслет. (Иштван Кевей был медником.)
Ности и Мари не подозревали даже, как злословили о них. Усадив девушку на бочку, Ности смешался с толпой. Он чувствовал, что план, который они выработали в Воглани, удался даже лучше, чем он надеялся. Теперь можно было бы подогревать отношения дальше, но и торопиться тут нельзя. Фери Ности оставил Мари на время: пускай душа ее впитает принятый яд. Он даже испугался малость — не дал ли его слишком много. Ведь надо давать по чайной ложечке, не больше, — так диктует разум. Потому-то и оставил он ее одну.
Последние пятнадцать минут казались Мари чудесным милым сном, от которого и просыпаться не хочется. Мари винила себя в том, что отпугнула танцора, назвавшись простой служанкой. «Все равно, — нашептывало ей самолюбие, — ты ему понравилась, это бесспорно. И, представься такая возможность, он наверняка влюбился бы в тебя, если бы ты была не служанкой, а хоть дочкой ремесленника».
«Да ведь так оно и есть, — отвечала она сама себе. — Я же дочь пекаря, правда короля рогаликов, королевна…»
«Глупости, глупости, — плела она дальше свои мысли, поправляя непокорные пряди, которые выбились во время танцев и теперь, когда она обмахивалась кружевным платочком, порхали вокруг раскрасневшегося лица. — Я, несомненно, сделала ошибку, и если папа с мамой узнают, то выйдет большой скандал… Ой, боже, только бы не узнали! Но уж раз я совершила такое безумство, так хоть бы повеселилась, а то взяла и этим признанием испортила все. Вторая глупость с моей стороны И добилась того, что кавалер бросил меня. Ах, все равно! Цела своей я так и так достигла. На меня обратил внимание молодой человек. Значит, кому-то я все же кажусь красивой…» Милая кроткая улыбка скользнула у нее по губам.
И ведь не какой-нибудь последний парень обратил на нее внимание, а самый красивый! Карие глаза, тонкие изящные усики. Мари снова подумала, что уже видела где-то этого молодого человека. И поэтому разыскала его взглядом. О, только поэтому! Стоп, есть, вспомнила! В иллюстрациях к «Прекрасной Илонке» Верешмарти [77] нарисован точно такой же охотник, который оказался потом королем Матяшем.
Хоть и угадала, но невольно продолжала следить глазами за молодым человеком. Потом поймала вдруг себя на этом глупом любопытстве и устыдилась, покраснела до ушей, но в тот же миг (вот что подозрительно!) нашла себе оправдание и заткнула рот сидевшему в ней маленькому судье. Да что ж тут такого? Ничего нет особенного, если в чужой толпе ее заинтересовал тот единственный человек, которому она понравилась. И ясно, что он ближе всех стоит к ней… вернее, стоял… А впрочем, кто его знает. Разве он не может вернуться?
77
Верешмарти Михай (1800–1855) — крупнейший венгерский. поэт; героем его поэмы «Прекрасная Илонка» был король Матяш, который, охотясь, повстречался в лесу с прекрасной девушкой.
Итак, она уже ждала его. Ждала, сама не ведая, что ждет. А Фери холодно и равнодушно блуждал в толпе, появляясь то тут, то там. Он поговорил немного с Брозиком, потом с Репаши,
Она пыталась не думать про охотника, но это не удавалось — взгляд ее почти невольно останавливался на нем и провожал повсюду. Она увидела, как он отошел от дочки Репаши (ну, слава богу!), и почувствовала облегчение; теперь охотник остановился прямо перед шеренгой девушек и устроил смотр, чтобы выбрать себе партнершу для танцев. Долго, долго, колеблясь и сомневаясь, поглядывал туда-сюда, потом, не найдя никого, опустил правую руку, которой принято подзывать девушек, и прошел мимо них, заложив руки за спину. Так прошел он и мимо Мари, погруженный в свои мысли и будто даже не заметив ее, но вдруг обернулся и как бы случайно окликнул:
— Ну что, отдохнули уже? Сердце Мари бурно забилось, но она не посмела в этом признаться даже себе.
— Почти, — ответила она.
— Потанцуем немножко? — спросил он, улыбнувшись.
— Что ж, пожалуйста, — ответила девушка сдавленным голосом и поднялась со своего места.
На бочонок тут же села Агнеш Шювегярто. Ности начал танцевать, но едва успел раз-другой покрутить Мари, как шельма Пали Губа лихо вскинул на ореховое дерево шляпу Йошки Колотноки, и она повисла там среди ветвей. Колотноки полез за своей шляпой; но уж коли он оказался там в вышине, то ему пришла в голову роскошная идея: бросить сверху в скрипку Рупи серебряный форинт — оркестр ведь играл как раз под деревьями. Но форинт угодил примашу [78] в нос, да так, что тут же хлынула кровь. Увидев, как течет по куртке его собственная кровь (хотя цыгане и любят алый цвет), примаш уронил в ужасе скрипку и издал воистину смертельный вопль, который прозвучал еще страшнее, потому что и несчастная скрипка, упав на камень, треснула, в результате чего вступила в ранг страдивариусов. Ух, какая тут началась кутерьма! Рупи поднял крик из-за своей драгоценной скрипки, другие оркестранты, заметив катастрофу, постигшую их вождя, положили смычки поперек скрипок, а виолончелист побежал за водой, чтобы омыть лицо Рупи.
78
Примаш — первая скрипка в цыганском оркестре, обычно он же — его руководитель.
— Что случилось? — заволновались танцоры. — Почему вы не играете? Рупи все еще кричал, изрыгал проклятия по-цыгански, тогда осмелели и другие:
— Это не господа! — сказал флейтист и начал засовывать флейту в бархатный футляр.
— Фигу им под нос, а не музыку, — заявил цимбалист, — пускай они сперва заплатят за скрипку!
Распорядители подскочили к забастовщикам, стараясь образумить расстроенного Рупи, мол, так и так, Колотноки хотел только добра, он ведь бросил деньги, не что-нибудь, но кто ж виноват, что монета не туда упала, ведь у монеты нет разума (как это нет!). Но Рупи упрямился до тех пор, пока, наконец, после долгих уговоров, угроз, брани и мольбы, не успокоился, услышав торжественное обещание, что получит в компенсацию за скрипку десять форинтов, сумму не слишком большую, если учесть, что погиб один из последних страдивариусов.
Покуда шел торг, долгую паузу можно было использовать для той самой пустой болтовни, которая вовсе не достойна того чтобы ее записывали.
— Я даже не спросил еще, как вас зовут? — заговорил Ности.
— Угадайте.
— Юлишка?
— Нет.
— А как?
— Клара.
— Клара — красивое имя. Ну, а фамилия?
— Зачем вам это знать? — спросила Мари Тоот. — Не будьте так любопытны.
— Я подумал, что если мне захочется однажды написать вам письмо…
— Мне? — испуганно спросила девушка. — О, это невозможно.