История новоевропейской философии
Шрифт:
Да, пожалуйста.
— Всё-таки, какие были аргументы против рассмотрения морали, толкования морали, как совокупности социальных предписаний?
Вот такой момент, да? Сейчас я скажу, значит.
Всё дело в том, что здесь действительно очень близки, вот совокупность социальных предписаний и моральные максимы. Вот поступок, который совершается исходя из такой моральной конъюнктуры, из чувства разумного эгоизма, или не очень разумного, но вот такого, приспособленческого, Кант называет легальными поступками, так? Поступок по форме моральный, но совершенный не из чувства долга — это легальный поступок. А по форме моральный поступок, но осуществленный из чувства долга, это поступок — моральный. Важна не только форма поступка. Вот
— Но это речь идёт не о бескорыстии, речь идёт о том, чтобы социум не развалился. А это правило позволяет именно социуму, так сказать, не разваливаться.
— А в чем отличие гоббсовского «общественного договора» и «категорического императива», по сути? Если вот удержаться между Сциллой сходности и Харибдой отличности, то все равно это понятно: на каком основании заключать — это онтологическое или релятивистское, если даже постулировать, то все равно релятивизм неизбежен.
Понятно. Значит, здесь вопрос очень важный, действительно важный. Кант очень чётко пытался отмежеваться от вот такой трактовки морали. Но вопрос этот решается на уровне феноменологических наблюдений. Только надо же сразу признать, что вот гоббсовская, вот эта концепция морали, условно говоря, она действительно релятивистская, то есть, если общества нет, то тогда человек, (точнее статистической можно назвать, это давно уже опробованные все рецепты, в Греции ещё) так вот если нет этих условностей социальных, человек не обязан вести себя так, как он ведёт, и как считается моральным в обществе.
— Но вот как раз таки в этом заключается отличие морали и кодекса. Мораль всегда со мной. Это тот жандарм, которого я ношу с собой.
Вот, вот, вот, понимаете в чем дело. Если мы отталкиваемся..
— Это еще не значит, что мораль мне не предписана. Это просто очень сильное предписание. Это гносеология без наблюдателя.
Здесь надо чётко различать. Значит, если мораль имеет такой искусственный характер, то тогда вот этот кодекс, о котором вы говорите, может только результатом привычки, что Вы привыкли и всё; к этому поведению. Поэтому даже если общество разрушится, вы будете вести себя так же. Но, во всяком случае, вы не будете чувствовать себя обязанными так вести. Здесь можно всё-таки сказать, что вот этот релятивизм (иначе просто нет релятивизма), он обнаруживается в том, что вы не обязаны, не во всех случаях обязаны себя так вести. Значит, пропадает эта всеобщность, а раз пропадает всеобщность, то пропадает безусловное долженствование, которое составляет главный привкус морали, по Канту. И вот это-то мы можем лишь феноменологически зафиксировать. Вот мы анализируем, допустим, то, что считаем, даже не собственные моральные поступки. Кстати, по Канту, ни один человек не может быть уверен в том, что он поступил морально, потому, что мотивы могут быть самые разные, и где гарантия того, что нами руководило именно чувство долга? Её точно, эту гарантию, никому никогда дать нельзя, даже самому себе. Поэтому речь идёт только об идеальных случаях, которые мы можем рассмотреть. И вот если в этих моральных предписаниях мы чувствуем этот привкус безусловности то тогда мораль, она не сводима к социальным установкам, к социальным предписаниям и имеет абсолютный характер. Вот в чём кантовская позиция. Здесь каждый должен для себя решить, осознаёт ли он в себе вот эти вот конститутивы, так сказать, моральные или нет. Внешним путём вопрос этот
— Ну, тогда нет всеобщности эмпирической…
Если у одного человека так, а у другого по — другому?
— Ну, да если нет эмпирической тотальности, как бы тогда…
А Кант считает, что она есть, просто каждый человек.
— Ну, я же не могу заблуждаться относительно априорных форм чувственности. Почему же я могу заблуждаться…
Почему же? Многие считают априорные формы чувственности вовсе не априорными. Это Кант впервые вот так заявил. А люди не думали об этом.
— Нет, я могу не знать, что мыслимый мной объект в пространстве постулируется в пространственной форме чувственности, однако это не лишает меня способности мыслить объект именно в таком онтологическом разрезе. А здесь, возможны самые различные построения того, что условно именуется моралью.
Ну, понимаете ли в чём дело… Здесь всё-таки, я бы мог продолжить ту же самую аналогию и на случай с моралью: точно так же как люди по разному думают о пространстве и времени, они так же могут думать по — разному и о морали. И, несмотря на то, что как бы они не думали, они воспринимают вещи так, вот через эти формы чувственности, также можно и здесь сказать: как бы они не думали о морали, то есть, как бы они о ней не заблуждались, всё равно инстинктивно они ведут себя сообразно с тем, что действительно представляет.
— Толкование поступка варьируется слишком… интенсивно.
А это не важно, человек может заблуждаться.
— То есть Кант впервые, да, вводит в концепт нравственности какие- то поступки, который человек должен совершать не из требований коллектива, не из требования социума, в котором он находится, а из требования только личного, и наоборот, если это требование коллектива
— это уже не моральный поступок?
Это приспособленческое поведение, да.
— Т. е. это разведение впервые было?
Ну, почему, это в стоической этике уже подобные идеи высказывались, как бы об автономности мудреца. Но Кант расходится серьёзно со стоиками, и я сейчас скажу в каком плане. Ну, сразу же могу сказать: он сходится со стоиками в вопросе об автономности добродетели, но расходится в трактовке проблемы чувственности и счастья. Вот стоики всё-таки занимали достаточно ригористичную позицию, отождествляя просто добродетель со счастьем, и полностью отказывая (во всяком случае, ранние историки) в чувственных удовольствиях, считая их чем-то, совершено не нужным. Тогда как Кант, не смотря на упрёки его в ригоризме, в действительности занимает гораздо более мягкую позицию. Его этика никоим образом не является аскетической. Стремление к удовольствию Кант называет, вполне естественным и законным стремлением. Совокупность удовольствий он называет счастьем или блаженством. Так вот.
— А вот даже средние стоики — они все были богатыми. Богатство ведь требует постоянного обслуживания и напряжения сил. Единственно, почему люди сохраняют этот статус, потому что это приносит удовольствие чувственное.
Ну, стоики, помните, поздние, средние стоики, они называли богатство нейтральной вещью, которое, однако, предпочтительно. Потому что оно способствует совершенствованию добродетели. То есть они склонялись к той позиции, которая гораздо более четко в последствии озвучил Кант.
Так вот, значит, если перед человеком нет никаких моральных обязательств, то он вполне может, это по Канту, вполне нормально, так сказать, предаваться удовольствиям, ничего в этом нет предосудительного. Вот в ситуации выбора человек должен следовать чувству долга. А чувство долга вырастает, кстати, Кант называет его, единственным априорным чувством (чувства долга). Оно вырастает из воздействия практических максим на чувственные склонности. Так вот в ситуации выбора он должен следовать долгу.