История новоевропейской философии

Васильев Вадим Валерьевич

Ну, тут много влияний на него. Какие-то, возможно, влияния, подобные тем, о которых Вы говорили, тоже можно зафиксировать.

— Вот нам на этике рассказывали недавно о том, что понятие счастья во времена Моисея уже связывалось с плодородием, с самосохранением рода, с тем, чтобы побольше скота, рабов, там, детей от разных жен…

Ну, до этого Спиноза не доходил, конечно. Он как раз был очень скромным в этом смысле, и жен у него вообще ни одной не было. То есть он…

— Но вот удовольствие, значит, связано с самосохранением как бы, то есть с увеличением степени самосохранения?

Да, ну, тут далеко ходить не надо — это же для многих философов Нового времени так. Да и не только для Нового времени — для Возрождения… те же, вот, эпикурейцы XV века — это была целая логика, этическая философия: проявление самосохранения в удовольствии. Словом, здесь все-таки скорее европейские основы подсказаны им. Хотя Спиноза прекрасно знал иудейскую философию — это, безусловно, сказывалось… Но точно

зафиксировать, в каких, сложно, потому что он очень синтетическая фигура. И самостоятельная. Здесь далеко не всегда правильно разлагать его без остатка, что называется, на те влияния, которые он испытал. Так можно дойти до того, что вообще вдруг в какой-то момент осознать: зачем же все это изучать, когда все это вторично, соткано из каких-то влияний? А об этом можно спросить: ну, а те влияния — они тоже из чего-то сотканы? Коль скоро определенный прогресс в истории философии можно зафиксировать — мы должны признать тезис о неразложимости до конца любой крупной фигуры; и это относится и к Спинозе. То есть вполне возможно, что это его оригинальная мысль. Почему бы и нет? То, что какие-то отголоски где-то у кого-то могут быть найдены, ничего не доказывает — это именно отголоски, а не четко артикулированные тезисы.

Ну, ладно. Теперь дальше пошли.

Да, чем более разнообразно по своей деятельности тело, тем оно лучше сохраняет свое существование. Но вывод какой из этого? А вывод следующий: что коль скоро все стремится к самосохранению, то естественным стремлением любого объекта физического, и в том числе человеческого тела, будет стремление к увеличению его власти, могущества, к повышению его мобильности. А в душе это совпадает со стремлением к удовольствиям. Вот, значит, какой исконный смысл стремления к удовольствиям. Необычный весьма взгляд, конечно.

Теперь надо понять: ну, а как же добиться этого в таком практическом плане? Хорошо, ну, что, надо качаться, или что надо делать, чтобы, в общем, повысить свою мобильность? Спиноза дает не тот ответ, который можно было ожидать, но гораздо более тонкий ответ: путь повышения мобильности со стороны тела лежит через прогресс знаний со стороны души; путь познаний к совершенствованию разумности. И Спиноза выступает с подробным объяснением, почему это так. Все дело в том, что знание — это для Спинозы по преимуществу всегда знание причин, причин тех или иных действий. Мы знаем — и тут он очень новоевропейский философ в этом плане, то есть такой прагматизм здоровый, безусловно, здесь присутствует, — знание тогда имеет смысл, и вообще, заслуживает своего названия, когда оно может какую- то выгоду принести. А это может лишь в том случае, если оно является знанием причин. Тогда оно несет в себе практический заряд. Мы можем тогда этими причинами манипулировать и изменять окружающий нас мир. Знание причин вещей позволяет нам избежать их влияния, когда это нам нужно, и воспользоваться ими, когда нам нужно не избежать их давления, а наоборот, самим оказать какое-то давление. Соответственно, нет ничего удивительного в том, что чем больше мы познаем, чем больше мы знаем о мире, тем лучше, тем комфортнее мы себя в этом мире чувствуем, и тем в большей степени мы можем противостоять этому миру, сохранять свое существование. А это по закону психофизического параллелизма и будет означать — как, может быть, трудно в том или ином случае понять, что и наше тело приобретет большую подвижность в этом плане. Ну, а какой тут будет идеальный вариант, можно представить. Идеальный вариант — это когда мы обладаем абсолютным знанием — знанием всего, всех причин. В таком случае мы окажемся совершенно независимыми от мира. Тогда мы навеки продлим свое существование, достигнув наивысшего блаженства. Мы станем настолько всемогущими, что сможем отшвырнуть этот мир от себя, он не будет больше препятствием являться. Даже к таким движениям мы окажемся уже способны. Ясно, что это идеальное состояние недостижимо, потому что в таком случае человек просто сравняется с Богом. Он станет уже не модусом, а подлинной субстанцией. Но это состояние идеала для человека.

Еще один аспект хочу пока это уместно обсудить коротко. Это учение Спинозы о видах познания — коль скоро мы заговорили о знании. Чем больше мы осознаем причин, тем отчетливее наше познание. Спиноза связывает эти понятия — знание причин и отчетливость; представление о какой-либо вещи. Ну, в самом деле: если мы знаем причину вещи (причем под причиной мы здесь, опять-таки, понимаем формальную причину, ну, или некоторое единство всех причин, кроме целевых — целевые он, так сказать, вышвыривает из философии). Так вот, действительно, зная причину вещи, мы можем объяснить, что она такое. А коль скоро можем объяснить, что она такое, можем растолковать, чем она отличается от других вещей. Ну, в этом-то и состоит критерий отчетливости знания: знание отчетливо, когда мы не только отличаем вещь от другой вещи, но и понимаем, чем она отличается. Соответственно, граница отчетливого познания отодвигается. Сразу можно сказать, что наивысшим в этом смысле познанием обладает, разумеется, Бог. В нем вообще нет ничего неотчетливого.

— А вот целевые причины …почему…?

Целевые причины — Спиноза считает, псевдопричинами, это фантазийные такие причины, они не имеют никакого реального наполнения.

— То есть то, что мы считаем целью, глазами Бога вовсе не является ею?

Да, да. Ну, Спиноза использует бесплодность целевых причин. Может быть, он по — другому

толковал вопрос. Ну, просто целевые причины настолько испортили себе репутацию в аристотелевской физике, да и в Новое Время много еще было недоработанных наук, в которых широко применялось это понятие целевых причин. Вся эта чепуха. привела к полной дискредитации самого понятия целевых причин. И лишь некоторые философы только сохраняли им верность, другие пытались реставрировать это понятие. Скажем, Лейбниц был одним из немногих философов XVII века — начала XVIII, который решился на этот отчаянный шаг, расскажу потом об этом, как он пытался восстановить их правомочность. Для Спинозы это неактуально.

Теперь нам надо понять, какую причину, как надо направлять наше познание, чтобы достичь наибольшего успеха в деле сохранения. Ну, я, правда, еще не сказал о видах все-таки познания. Скажу сейчас.

Так вот, Спиноза различает чувственное познание; познание с помощью воображения; рассудка; и интуитивное познание. Ну, наиболее совершенным является интуитивное познание, вторым в этом плане рассудочное — ну, они, в общем, в каком-то смысле даже сливаются друг с другом. Но важно, что в этой традиционной схеме есть один нетрадиционный момент: Спиноза призывает нас к тому, чтобы мы не смешивали общие понятия, коренящиеся в рассудке, от образов, имеющих видимость общих понятий, но возникающих вследствие действия воображения, обобщающего опытные данные. То есть вот некоторые образы общие иногда «прикидываются» общими понятиями. Например, «человек», «собака». Понятие о собаке — это якобы общее понятие, но оно возникает из опыта и порождается воображением. А другие понятия — «числа», например, или, опять же, «субстанции» — они имеют другой источник: рассудок. Нельзя их смешивать.

У Декарта тоже какая-то грань существует, но она, может быть, не столь отчетливо проведена. Он тоже говорил, что нельзя смешивать интеллектуальную интуицию, или просто интуицию, являющуюся продуктом мышления, с зыбким, как он говорил, свидетельством чувств и воображения, с такими образами, которые зарождаются внутри низшей способности воображения. Непонимание этого различия приводит к появлению эмпиристских теорий и других неправомерных концепций. Ну, это к слову.

Теперь продолжаем. Теперь надо выяснить, что же, как же должно быть нацелено, куда направлено наше познание, дабы, вот, иметь наибольшие биологическую эффективность. Опять тут Спиноза звучит весьма нестандартно. Казалось бы, он должен призвать нас к тому, чтобы мы активнее исследовали природу, погружаясь, окунаясь, как Бэкон говорил, с головой в опытную жизнь, ставя эксперименты, сравнивая, классифицируя, какие-то общие принципы находить, — и вот, в конце концов, мы сможем получить те нити, невидимые пока нити, которыми мы можем дергать за природу, и она будет послушно вокруг нас вытанцовывать. «Нет», — говорит Спиноза, — «наше познание должно быть направлено к Богу». Именно к Богу. Вот предмет, который мы должны постичь, прежде всего. Почему так? Логика в этом есть. Ведь причиной всего, основанием всего является именно Бог.

Верно? А мы только что сказали, что знание это знание причин. Коль скоро Бог — первопричина, первооснова, то, чтобы получить наибольшую власть над Бытием, мы должны проникнуть своим умственным взором в божественную сущность. Это освободит нас.

И вот настало время, когда мы должны ввести с вами понятие свободы, очень важную роль играющее в философии Спинозы. Его, кстати, часто тут неправильно толковали. Его часто называли фаталистическим мыслителем, который полностью отрицает свободу воли. Я уже рассказывал вам на прошлом занятии, что воля для него действительно в каком-то смысле устраняется как самостоятельное событийное, самостоятельное начало человеческого существования. Воля — это некий феномен, возникающий в определенной когнитивной ситуации. Вот есть какая-то идея, мы усматриваем какое-то отношение и понимаем, какое действие из него вытекает; и действие совершается. Но в процессе этого действия возникает у нас некое чувство. Это чувство мы называем волеп и думаем, что это что-то самостоятельное; что мы волим, а потом уже происходит действие. Можно все представлять себе, все отчетливо понимать, что лучше, что хуже, но вот без добавления этого компонента, волевого, действие не произойдет. «Ничего подобного!» — говорит Спиноза. И доказывает. Ну, вот. Значит, свобода отрицается: все разворачивается, по его мнению, в божественной субстанции, все в ней и находится… Ну, какая уж тут философия свободы? А еще приплюсовывают сюда якобы спинозовскую формулу, которую неверно толкуют. А формула так звучит: «Свобода есть познанная необходимость». Слышите? Потом ее много тиражировали в определенного рода философских кругах и сочинениях

— марксистских, в основном. Ну, как же ее понимать, эту формулу? Что вот есть некая действительность суровая, мы должны ее познать, и вот когда мы познали уже действительно — мы уже свободны. Познали в том смысле, что поняли необходимость этих процессов. Поняли необходимость краха, например, условно говоря, государства. Знаем, что все к этому идет — и мы свободны. Удивительная свобода такая. От чего, правда, эта свобода — неясно. Это настолько абсурдная формулировка, в буквальном прочтении — что ее понять-то даже нельзя. Если речь идет о абсолютно какой-то внутренней свободе — вот я знаю, как там будет, и я возвышаюсь как-то над этими вещами; пусть для меня будет плохо, но зато я все равно умнее, да? Ну, неясно. Спиноза ничего подобного не говорил, конечно. Свобода для него — это необходимость, — вот даю точное определение свободы — свобода — это необходимость действия вещи по ее собственной природе. Когда вещь действует не под влиянием…