История Одного Андрогина
Шрифт:
– Ева, не печальтесь! Вы действительно хотите этого так сильно? – повернув ее лицо к себе своими пальцами за подбородок Евы.
Ева, не поднимая глаз, покивала головой. Генрих сказал:
– Я понимаю вашу цель. И я действительно считаю, что из вас бы мог получиться прелестный плод. Я тоже не хочу, чтобы такой плод пропадал. Рожден цвести, а затем умереть. – Ева подняла на него свои глаза, Генрих продолжил, - Лично я не могу этим заняться. Но я бы мог посодействовать. Сейчас я выпишу пару номеров фотографов. Они все мои знакомые, живут в Лондоне, все они очень талантливы и креативны.
Генрих
– Вот, возьмите! Пригодиться! На всякий случай! – и всучил Еве свою визитную карточку.
Он искал по карманам дальше, но больше ничего не нашел. Видимо, он оставил свой блокнот в комнате Сары, или в любом другом месте, где лежали его вещи. Поэтому, это стало проблемой в данный момент.
Генрих хотел что-то сказать, но вдруг Сара появилась у него из-за спины, обняв его за плечи, и сказав:
– Милый, уже скоро полночь! Ты думаешь встречать Новый Год?
Генрих посмотрел на часы и увидел, что они показывают 23:55. Вот так, невзначай, они проговорили с Евой почти полчаса своего времени.
– Как быстро бежит время! Конечно, дорогая! – сказал он, взяв под руку Сару, после чего посмотрел на Еву и добавил, - Ева, напомните мне в течение вечера. – и скрылся под руку с Сарой, которая, буквально, утащила его от Евы.
Ева смотрела им вслед с двояким ощущением. С одной стороны, ее тешила встреча с Генрихом. Она хотела познакомиться с ним – она познакомилась. Мало того, он признал ее. Но с другой стороны, ее огорчало отсутствие возможности работы с ним. В мире, как и в Лондоне, было пруд пруди фотографов. Но только Генрих был для Евы совершенным. Лишь он был в ее сердце и мозгах главным приоритетом в будущее.
Выйдя на улицу, пытаясь отвлечься от раздумий, Ева решила, как и все, встретить Новый Год, внимая фейерверки. Двор имения Генриха был полон людей, ожидающих прихода 1989 года. Чувствуя зимнюю прохладу, Ева смотрела на всех них и думала: «Какие все счастливые! Неужели всех все устраивает? Неужели, это я одна такая…».
– Десять, девять… - стала перебивать толпа мысли Евы.
В этот момент она посмотрела в толпу и увидела Генриха с Сарой.
– Восемь, семь…
Они обнимались и были в предвкушении. «Почему он с ней? Что он в ней нашел? В этой белокурой стерве?»
– Шесть, пять…
«Обожаю зиму!» Ева глубоко вдыхает воздух.
– Четыре…
«К чему все эти приземленные, низкие заботы? Лишь мелкие людишки, беспокоятся о них!»
– Три…
«Но, твою мать, Генрих!.. Генрих, посмотри на меня! Ты, вообще, знаешь, что я стою в десяти метрах от тебя? Ты ведь не такой, как все! Не такой, как Сара, будь она проклята! Ты невероятный. Ты такой открытый… О, Астрид, прости! Я тебе мысленно изменяю!»
– Два…
«Хотя… будь, что будет! Сейчас пробьют куранты, прогремят салюты, и я возьму все в свои руки! Я не дочь, чтобы стелиться, и не мать, чтобы рыдать!»
– Один…
«О чем это я? Пусть идет все к черту! Я набью Саре лицо! Я не сдрейфлю в этот раз! Как она обнимает Генриха! А как целует! Не могу смотреть! Я так же буду наглой! Я - Ева Адамс!»
– Ура! Новый Год! 1989 год настал! Салют!..
«Почему меня все это бесит? Да,
Ева смотрела на целующихся под капюшонами салютов Ганриха и Сару и понимала, что встретила этот Новый Год, смотря на них, и будучи с ними, по сути, упустив момент торжества.
XXIII Глава
Лондон
1989 год
Пару дней спустя Ева лежала на кровати Астрид с задуманным лицом. Время от времени она отвлекалась на боль своей губы, которая была разбита.
Она вспоминала: прошел салют, и, казалось, все еще впереди. Она будет выпивать спиртное, договариваться с Генрихом. Но, к сожалению, для Евы, Сара ввела в ее сценарий свой ход событий. Она встретила Еву, когда рядом не было ни Генриха, ни кого-либо на улице, и вмазала ей по физиономии, разбив Еве нижнюю губу. Кровь запачкала всю ее одежду. После слов Сары: «Чтобы и духу твоего здесь больше не было!» - она скрылась, как можно быстрее, держась за свое слезливое, кровавое лицо.
Она не пыталась дать сдачи. И это казалось Еве чем-то ужасным теперь. Она просто скрылась, ничего не возразив, будто так и надо было. Она поддалась Саре и сама не понимала почему. Будто это не подлежало ее сознанию. Будто ее страх (или что это было) перед Сарой был безусловным, на инстинктивном уровне.
«Да, я была на ее территории…» - рассуждала Ева, но никак не могла найти для себя однозначного ответа, на вопрос «Почему?». Она не признавала того, что боится Сару. Или то, что она проиграла. Ее мысли не делали выводов.
Посмотрев на плакат группы Motorhead, Ева погрузилась в печаль. Она стала надумывать себе разные проблемы, что ей плохо, и все люди вокруг – ничтожные подонки. Она стала думать о Генрихе. О том, что ее пленит в нем. «Нет! Это не любовь! Я не могу влюбиться! Таким словом, как любовь – не разбрасываются!» - думала Ева и надеялась, что это так. Ведь она не знала, что это за чувство. И в порывах данных размышлений, она, порой, мыслила как Натаниэль, пытаясь всячески оправдать все свои домыслы: «Я же не гей, раз уж на то пошло! Хотя… я ведь и не лесбиянка!» - вспомнив об Астрид.
И в данный момент глаза Евы словно осенились. Она строила ход мысли дальше: «Если я не гей, если я не лесбиянка. Если я не парень и не девушка. Значит, я – асексуал! Асексуалка! Как бесполый ангел. Идеальное существо! Без пола, без ориентации!»
Ева все больше вдохновлялась подобными рассуждениями. Они вели ее к выводам, которых так ей не хватало сейчас. И когда она достигла этих выводов, в комнату зашла Астрид. Кинувшись к Еве с радостным лицом и крепкими объятиями, она сказала:
– Привет, родная! Грустишь? Прекращай грустить! Ты уже второй день лежишь, мечтаешь.