История одного детства
Шрифт:
Нюта, действительно, стала у нас редким гостем. Сидя с мужем в своей комнате, она продолжала обшивать семью, хотя и не так усердно, как прежде, но хозяйством совсем перестала заниматься. Каждый из нас понимал, что это было не по ее вине. Дуняша же, на руки которой перешло домашнее хозяйство, плохо справлялась с новым для нее делом.
Как-то раз, желая посоветоваться об этом с Нютой, матушка задержала ее после обеда. Не прошло и пятнадцати минут, как в дверях появился Савельев и, обращаясь к жене, резко крикнул:
— Мне надоела твоя болтовня! Иди сейчас же к себе!
Матушка вспыхнула. Красные пятна покрыли мгновенно все ее лицо. Не сдерживая себя более, она начала выкрикивать
— Когда же кончится ваше безделье? Когда вы приметесь за уроки с моей дочерью? — кричала матушка зятю. — Когда перестанете держать жену взаперти и дадите ей хозяйничать?
Савельев долго молча шагал по комнате, но вдруг остановился перед матушкой. Лицо его передергивалось от нервных судорог, и он, видно, долго не мог произнести ни слова. Наконец он сдавленно прошипел:
— Ни вашим подручным, ни приказчиком, ни учителем быть не желаю. Жену свою делать портнихой и экономкой не позволю.
— Так я вас вышвырну из своего дома! — вскрикнула уже вне себя матушка.
— Извольте-с. Я уйду. Но… конечно, с женой. Затем он быстро подошел к столу, дрожащими Руками налил стакан воды, выпил его, сел на диван и, обернувшись к матушке, вдруг закричал во все горло:
— Жила! Кремень-баба! Выжига! Из родных детей выпила кровь! Теперь взялась за меня… Нет-с!
И, запрокинув голову на спину дивана, он захохотал. Но как захохотал! Его дикий раскатистый смех сотрясал стены нашего дома и был, наверное, слышно во дворе и в саду.
С криком бросилась я вон из комнаты. По моим пятам бежали матушка и Саша. Все трое мы юркнули в детскую. Совершенно растерянные и подавленные мы не произносили ни слова, только все крепче жались друг к другу, а звуки дикого хохота все еще продолжали доноситься к нам.
— Нюта, бедная, одна с ним! — точно очнувшись вскрикнула Саша, вырвалась из объятий матушки и побежала на помощь сестре.
Хохот, наконец, прекратился: через открытые двери нашей комнаты мы услыхали какую-то возню, но продолжали сидеть молча, пока не вошла Саша. Она рассказала нам, что с Савельевым был сильный припадок после чего он так ослабел, что не мог сам встать с дивана, но что теперь успокоился. Дуняша и Нюта отвели его в спальню.
На следующий день после припадка Савельева Нюта вышла к нам только вечером.
— Наконец-то и ты заглянула к нам! — воскликнула матушка. — Почему ты точно избегаешь нас? Почему никогда не приходишь посидеть с нами?
Глаза сестры были сухи, но вид у нее был совершенно измученный. Она с трудом выдавливала из себя слова:
— В первый раз заснул, вот и пришла. А то когда же? Ведь и по ночам он часто не спит… Куда пойду, и он за мною.
С этими словами Нюта вдруг припала к матушкиному плечу и взяла ее за руку.
— Если вы его выгоните… он и меня возьмет с собою. Ведь и теперь он меня тиранит… а тогда у него и всякий страх пропадет… Мамашенька, не губите меня совсем!
Она закрыла лицо руками, но не плакала, — вероятно, потому, что уже раньше выплакала все слезы.
— Нюта! Нюта! Родная моя! Я… я тебя загубила, — отчаянно рыдала матушка, прижимая сестру к своей груди. — Ведь выгнать-то я его хотела, чтобы избавить тебя от него.
— Поздно… Он и под землей меня найдет, — сказала Нюта упавшим голосом.
НОВАЯ БЕДА
Очень скоро после этого случая на матушку обрушилась новая беда. Как-то с почты ей подали объемистый пакет. В нем оказалось несколько листков, исписанных рукой Андрюши, и тут же было вложено другое запечатанное письмо. Как только матушка прочла первую страницу, она с ужасом схватилась за голову. Долго не могла она отвечать
В своем письме Андрюша умолял матушку простить его за то, что он во время своего отпуска так мало погостил дома. Он сообщал, что приехав к Лунковскому на именины, на другой же день проиграл ему шестьсот рублей. Отчаяние и страх огорчить матушку заставили его не показываться ей на глаза. "На коленях и миллион раз целуя драгоценные ручки", брат умолял матушку заплатить за него этот "долг чести". Иначе, писал он, Лунковский даст знать об этом его полковому начальству. А тогда, восклицал он, прощай военная карьера, которая одна только дает ему надежду вскоре самому помогать своей семье. Письмо Андрюши заканчивалось сообщением, что Лунковский предлагает "легкий способ" для уплаты его долга и пожелал сам изложить свои условия в письме к матушке.
Большая часть письма Лунковского состояла из похвалы и комплиментов Андрюше. Что касается проигрыша брата, то Лунковский упоминал о нем, как о пустяке и "маленьком несчастье", которым он не хочет стеснять матушку. Однако тут же Лунковский сообщал, что от него уходит гувернантка, обучавшая его дочерей языкам, а учительница музыки, взятая только на лето, уезжает к себе в конце августа. "Нам бы хотелось, — писал Лунковский, — взять особу, которая могла бы исполнять обе эти обязанности. Как мы были бы счастливы, если бы мадемуазель Александрин согласилась взять на себя труд воспитательницы моих дочерей. Кроме того, — писал Лунковский, — моя жена в последние годы страдает глазами и давно уже желает иметь лектрису. Мадемуазель Александрин может взять на себя и эту обязанность. Я предлагаю ей за столь разнообразные труды 100 рублей в месяц. Учительнице языков я платил 50 рублей, за музыку — 30, а 20 рублей будет платить жена за чтение и письма, которые нужно будет писать под ее диктовку. Мы были бы бесконечно рады, — кончал свое письмо Лунковский, — если бы вы и ваша дочь могли принять мое предложение".
Перечитывая вновь и вновь эти письма, матушка отчаянно плакала и осыпала градом ругательств то Лунковского, то Андрюшу.
— Этого лоботряса, этого прохвоста я никогда не пущу к себе на глаза! — говорила матушка, дрожа от гнева и возмущения.
— Что же делать, — утешала ее Саша. — Я в сентябре отправлюсь на место в пансион, как мне предлагала начальница…
— Теперь уж какой там пансион! — перебила ее матушка. — Твоя начальница более щедра на похвалы, чем на жалованье. Ну что она тебе предложит? Самое большее каких-нибудь тридцать пять рублей в месяц, да частными уроками ты выколотишь, пожалуй, рублей пятнадцать… Когда же мы из долга выпутаемся… Нет, Шурок, хочешь — не хочешь, а придется взять место у Лунковских.
Саша долго молчала, затем дрожащим голосом стала говорить о том, что по разговорам в пансионе и по тому, что она слышала от дочери Лунковского, она знает, что у них не заживаются гувернантки. Даже начальница пансиона намекала ей, что в этом доме дурно обращаются с гувернантками. Слушая сестру, матушка то плакала, то обнимала
Но в конце концов стала говорить о месте у Лунковских как о деле решенном.
— Ты везде сумеешь себя поставить, — успокаивала она.
Когда мы ложились спать, я юркнула к Саше в постель. Прижимая меня к себе, она сказала с горечью: — Несчастные мы с тобой созданья! Няня правду говорила, что нет тяжелее судьбы девушки, которой приходится мыкаться по местам… А тебе опять придется жить одной с этим ужасным Савельевым. И опять ты все позабудешь, чему научилась… — прибавила она, вздыхая.