История одного филина
Шрифт:
— Кто?
— Как будто господин секретарь сельской управы.
«Видно, Кароя больше, чем меня, расстроил этот пожар и ущерб…» — подумал агроном.
— Благодарю, Карой, что беспокоишься, — с этого и начал он разговор, — благодарю за помощь. Скотину пока есть, где поставить, а там построим новые сараи, к тому же страховку выплатят!
— Я подожду тебя в конторе!
Агроном невольно взглянул на черный зев телефонной трубки.
— Что-нибудь важное?
— Да.
— Сейчас выезжаю, Карой…
Застоявшиеся
— Ты поезжай домой, Ферко, — махнул он конюху, — и передай моей жене, что у меня кое-какие дела с господином секретарем. Ужинать приду в обычное время…
Лошади подхватили, и повозка умчалась.
«Что это за важное дело у Кароя? А вдруг у него добрые вести? В сельской управе прекрасный приемник, ловит английские, французские станции…»
— Добрый вечер, Карой, спасибо, что дождался меня. Надеюсь, у тебя добрые вести!..
Секретарь, желая как можно скорее покончить с неприятным, выпалил, глядя прямо перед собой:
— Тебе пришла срочная повестка!..
— Что за чертовщина! — удивился агроном. — Ведь я же освобожден.
— Все прежние брони недействительны! Я с полдня по твоему делу хлопочу, обзвонил всех, кого можно: и с районным, и с комитатским призывным пунктом разговаривал и даже с командованием батальона запаса. Мобилизационные повестки офицерам оформляют где-то выше. К сожалению, ты прошел самую разностороннюю подготовку: знаешь пулемет, миномет и так далее. Послезавтра ты должен принять под свое командование полубатальон специальной подготовки. По всей вероятности, вас отправят в Хаймашкер. Должен сказать, что для старшего лейтенанта запаса такое назначение — большая «честь»…
— Уж это точно… Да только мне бы поменьше такой чести.
В военной части, где служил Йошка, в потайных бункерах над большой рекой открытое вступление Венгрии в войну не явилось неожиданностью: даже при полной своей изолированности солдаты всегда узнавали новости, правдивость которых подтверждалась характером их работы и усилением строгостей.
Всем отпускам и увольнительным вдруг сразу пришел конец, отчего пострадал и наш Йошка: ведь у него в кармане лежало уже оформленное отпускное удостоверение, а теперь из этой бумажки хоть кораблики делай да пускай по реке.
Пришлось Йошке писать домой, чтобы не ждали, он не приедет, а ведь он успел уже сообщить матери точный день и час, когда прибудет. С тем Йошка и улегся спать средь бела дня, потому что его часть работала теперь по ночам, от вечерней зари до утренней, а днем вся жизнь в округе замирала, все становилось недвижным, как скалы, в глубине которых и под их надежной защитой по трубам тек бензин, и каждый вечер к маленькой станции подкатывало по сорок-пятьдесят цистерн, развозивших горючее по всей стране.
В соединение, где служил Йошка, начальство наведывалось не часто. С территории перед бункерами подчистую убрали все инструменты
Часовые — по двое — сменялись каждые четыре часа. Посты были расставлены под деревьями или кустами и замаскированы.
Скалы стояли теперь безмолвными, и весь край казался пустынным; ничто не выдавало присутствия людей, и даже птицы вновь обосновались на тех же старых ивах, где жили до появления на берегу человека; разве что изредка проплывут по реке рыбаки, да пройдет из деревни в деревню крестьянин, — и после снова безлюдно.
Машина полковника стояла укрытой под навесом во дворе дома Киш-Мадьяров, но днем полковник почти никогда не выезжал, соблюдая конспирацию.
Йошка Помози теперь много времени проводил у Киш-Мадьяров: там он приводил в порядок машину, и туда же, если нужно было куда поехать, заходил полковник.
Война пока что не затронула обитателей бункера, все служащие части знали: отсюда на фронт никого не погонят.
Аптекаря, однако же — хотя он и был большим патриотом — мысль, что его сын одним из первых отправится на фронт, очень угнетала.
Правда, перед полковником, аптекарь этого не показывал, хотя полковник избегал высказываться за или против войны.
— Да, дела, — только и говорил полковник. — Надеюсь, мы поставили не на темную лошадку…
— Что ты этим хочешь сказать?
— Только одно: что от нас ничего не зависит. А точнее, что это поистине мировая война, и в мире мы занимаем очень малое место…
— Уж не думаешь ли ты…
— Нет! — перебил его полковник. — Ничего я не думаю! Я солдат, инженер, а не гадалка. Я выполняю свой долг, как мне велят присяга и честь, но от политики я далек, потому что это не мое дело. Начатую войну можно выиграть, а можно и проиграть, но мое мнение: что не мы ее выиграем, и проиграем тоже не мы…
— Что-то я не понимаю обстановки, — раздосадованно пожимал плечами аптекарь, — а ведь я, как ты знаешь, лицо заинтересованное, вообще и в частности…
— Знаю, и это вполне естественно. Мы сделаем все, чтобы уцелеть и пережить катастрофу. Большего мы сделать не в силах. А от сына ты будешь получать письма, потом, глядишь, он и в отпуск приедет…
— Ты так считаешь?
— Я в этом убежден. Ведь человек не может жить в постоянном страхе. Первые дни, конечно, самые ужасные, и нервы напряжены до предела. А потом все проходит. Я наблюдал это в первую мировую войну. Люди, которые поначалу тряслись, как студень, так что челюсти у них плясали и зуб на зуб не попадал, позднее под ураганным обстрелом резались в карты, точно у себя дома в кабачке.