История одного преступления
Шрифт:
Я бросил газету на стол. В эту минуту вошел один из защитников баррикады — тот, что был маленького роста.
— Дайте воды, — сказал он.
Возле аптечных склянок стояли графин и стакан. Рабочий пил с жадностью. Он держал в руке ломоть хлеба и кусок колбасы и ел стоя.
Внезапно раздались несколько ружейных выстрелов, быстро следовавших один за другим. Стреляли где-то неподалеку. В глубокой ночной тишине эти звуки напоминали стук дров, сбрасываемых с повозки на мостовую.
С улицы второй защитник баррикады спокойным, твердим голосом крикнул: «Начинается».
— Успею
— Успеешь, — донеслось снаружи.
Тогда низенький обратился ко мне:
— Гражданин депутат, это стреляют войска. Они атакуют баррикады совсем близко отсюда. Право, вам бы лучше уйти.
— Но вы ведь остаетесь, — возразил я.
— Мы вооружены, — настаивал он, — а у вас нет никакого оружия. Вы ничем не можете нам помочь, вас только убьют без всякой пользы для кого бы то ни было. Будь у вас ружье — другое дело, но ружья у вас нет. Вы должны уйти.
Я ответил:
— Мне нельзя уйти. Я жду одного человека.
Он пытался было продолжать, чтобы переубедить меня.
Я крепко пожал ему руку и сказал:
— Предоставьте мне действовать по моему усмотрению.
Рабочий понял, что остаться — мой долг, и перестал меня уговаривать.
Наступило молчание. Рабочий доедал хлеб. Слышалось только хрипение умирающего. Вдруг раздался какой-то сильный глухой удар. Старуха привскочила на стуле и пробормотала:
— Это пушки!
— Нет, — ответил рабочий, — где-то захлопнули ворота. — Помолчав, он сказал: — А хлеб я все-таки успел доесть! — хлопнул ладонью о ладонь, чтобы стряхнуть крошки, и вышел.
Тем временем ружейные залпы не умолкали; казалось, они приближаются. В лавке послышались шаги; это вернулся литейщик. Весь бледный, он остановился на пороге и сказал мне:
— Вот и я. Пришел за вами. Нужно разойтись по домам, да поскорее.
Я встал со стула, на котором сидел.
— Что это значит? Неужели они не придут?
— Нет, — ответил литейщик, — никто не придет. Все кончено.
Он поспешно сообщил мне, что обегал весь квартал в поисках ружья и что все его старания были тщетны; он повидался с «двумя-тремя товарищами»; на ассоциации рассчитывать нечего, «они не выйдут на улицу»: события, разыгравшиеся днем, устрашили всех, самые храбрые — и те дрожат; бульвары завалены трупами, войска «убивали зверски»; через минуту-другую баррикаду начнут штурмовать; он прибавил, что, подходя к лазарету, слышал мерный гул шагов, направлявшихся к перекрестку, — это, конечно, шли солдаты; здесь, сказал он, нам нечего делать, нужно уйти как можно скорее; было «просто глупо» назначить встречу в этом доме, где нет второго выхода; может быть, уже сейчас трудно будет выбраться из этой улицы, времени у нас осталось в обрез.
Все это он рассказал второпях, задыхаясь, короткими фразами, поминутно прерывая их восклицаниями: «И подумать только, что у нас нет оружия! И подумать только, что у меня нет ружья!»
Не успел он договорить, как с баррикады послышался крик: «Берегись!», и почти тотчас грянул выстрел.
Ответом на него был сильный залп. Несколько пуль задели дощатый забор, отделявший лазарет
— Мы опоздали, — спокойно сказал литейщик. — Баррикаду атакуют.
Он придвинул себе стул и сел. Оба рабочих, по-видимому, стреляли превосходно. Нападающие дали по баррикаде два залпа, один за другим. Баррикада отвечала частым огнем. Затем стрельба прекратилась. Наступило затишье.
«Они пошли в штыки! Идут беглым шагом!» То был голос с баррикады. Второй голос ответил: «Пора! Уйдем скорее!» Грянул последний выстрел. Затем удар, который мы приняли за предостережение, потряс дощатый забор, укрывавший лазарет. На самом деле это один из рабочих, уходя, бросил свое ружье, и оно, падая, стукнулось о доски. Мы услышали быстрые шаги обоих защитников баррикады, вскоре замершие в отдалении.
Мгновение спустя со стороны баррикады донесся громкий говор и стук прикладов о мостовую.
— Кончено, — сказал литейщик и задул свечу.
Тишина, за минуту до этого царившая на улице, сменилась зловещим шумом. Солдаты прикладами стучали в двери домов. Каким-то чудом они проглядели дверь в лавку. Задень ее кто-нибудь из них хотя бы локтем — сразу обнаружилось бы, что она не заперта, и они ворвались бы к нам.
Кто-то, вероятно офицер, орал: «Сейчас же осветите окна!» Солдаты ругались. Мы слышали, как они говорили: «Где эти негодяи красные? Обыскивай дома!»
В лазарете было совершенно темно. Там не слышалось ни единого слова, ни единого вздоха. Даже умирающий, и тот, словно сознавая опасность, перестал хрипеть. Я чувствовал, как девочка в страхе прижалась к моим ногам.
Солдат стучал по бочонкам баррикады, приговаривая: «Славный костер разведем сегодня ночью!» Другой спрашивал: «Куда же они могли деться? Их было никак не меньше тридцати! Обыщем дома!»
Кто-то возразил: «Вздор! Что будешь делать в такую темень? Врываться в квартиры буржуа? С той стороны — пустыри! Туда они и удрали!»
«Все равно, — твердили другие. — Обыщем дома».
В эту минуту в дальнем конце улицы раздался ружейный выстрел. Этот выстрел спас нам жизнь.
По всей вероятности, стрелял, чтобы выручить нас, один из рабочих, защищавших баррикаду.
— Стреляют в той стороне! — закричали солдаты. — Красные там! — И, оставив баррикаду, они побежали по улице, в том направлении, откуда донесся выстрел.
Оба мы, литейщик и я, разом встали.
— Они ушли, — шепнул он мне едва слышно. — Идем скорее!
— Как же быть с этой несчастной женщиной? — спросил я. — Неужели мы бросим ее здесь одну?
— Эх! Обо мне не тревожьтесь! — воскликнула старуха. — Мне бояться нечего, я при лазарете; у меня раненые; я даже свечу зажгу опять, когда вы уйдете! А вот мой муж, бедняга, так и не вернулся!
Мы на цыпочках прошли через лавку. Литейщик бесшумно приоткрыл дверь и выглянул наружу. Некоторые жильцы соседних домов подчинились приказу и осветили окна. Четыре или пять свечей горели кое-где на подоконниках. Слабое, мигавшее от ветра пламя тускло освещало улицу.