История одного преступления
Шрифт:
— Отлично, отлично! Пусть солдатики позлятся! — сказал, усмехаясь, тот, у кого было три заряда.
Позади редута Моконсейль защитники Пти-Карро сгрудились вокруг Дени Дюссу и Жанти Сара; облокотись на гребень своей баррикады, вытянув шеи, они с напряженным вниманием следили за ходом борьбы, словно гладиаторы, ожидающие своей очереди.
Почти четверть часа сопротивлялись шестеро защитников редута Моконсейль натиску целого батальона. Они стреляли поодиночке, чтобы, как выразился один из них, «продлить удовольствие». Удовольствие отдать жизнь во имя долга; уста этого рабочего
На баррикаде Пти-Карро никто не говорил ни слова; затаив дыхание, наблюдали борцы неравный бой и пожимали друг другу руки.
Вдруг шум прекратился; отгремел последний выстрел. Минуту спустя защитники Пти-Карро увидели, как во всех окнах, выходивших на баррикаду Моконсейль, зажглись свечи; в их тусклом свете поблескивали штыки и бляхи киверов. Баррикада была взята.
Как полагается в таких случаях, командир батальона приказал жителям соседних домов немедленно осветить все окна.
Редут Моконсейль пал.
Видя, что их час настал, шестьдесят защитников баррикады Пти-Карро поднялись на свою груду булыжников и все, как один, огласили ночную тишь громовым криком: «Да здравствует республика!»
Никто не откликнулся.
Они только услышали, как батальон заряжал ружья.
Близость боя вызвала у защитников баррикады прилив бодрости. Все они изнемогали от усталости, все были на ногах со вчерашнего дня, таскали булыжники или сражались; большинство из них не пили и не спали уже около суток.
Шарпантье сказал Жанти Сару:
— Нас всех перебьют.
— Уж это наверно! — отозвался Жанти Сар.
Жанти Сар велел плотно закрыть дверь кабачка; таким образом их баррикада, тонувшая во мраке, приобрела некоторое преимущество перед баррикадой Моконсейль, занятой солдатами и освещенной.
Тем временем солдаты 51-го полка обходили улицы, уносили раненых в походные лазареты, размещались на двойной баррикаде Моконсейль. Так прошло около получаса.
Теперь, чтобы полностью уяснить себе все дальнейшее, нужно вообразить в ночной мгле, на этой пустынной улице, один против другого, два редута, разделенные промежутком в шестьдесят или восемьдесят метров, так что противники, как в «Илиаде», могли переговариваться.
С одной стороны — армия, с другой — народ; и над всем этим — мрак.
Затишье, всегда предшествующее решающей схватке, подходило к концу. Обе стороны сделали все приготовления. Слышно было, как солдаты строились на баррикаде и как командиры отдавали им распоряжения. Было ясно — сейчас завяжется бой.
— Начнем! — сказал Шарпантье и зарядил свой карабин.
Дени схватил его за руку и сказал:
— Подождите.
Затем произошло нечто эпическое.
Дени медленно взобрался по булыжникам на самый верх баррикады и встал там во весь рост, безоружный, с обнаженной головой. Повернувшись к солдатам, он крикнул:
— Граждане!
При этих словах люди на обеих баррикадах вздрогнули, словно пронизанные электрической искрой.
Дени продолжал:
— Граждане, состоящие в армии! Выслушайте меня!
Тишина стала еще более торжественной.
— Зачем вы пришли сюда? Зачем вы и мы — все мы — в этот час пришли сюда, на эту улицу, с ружьем или саблей в руке? Чтобы убивать друг друга! Убивать друг друга, граждане! Из-за чего? Из-за того, что нам не дают понять друг друга! Из-за того, что все мы повинуемся — вы вашей дисциплине, мы нашему долгу! Вы думаете, что выполняете данный вам приказ; мы знаем, что выполняем нашу обязанность. Да, мы защищаем всеобщее голосование, право республики, наше право, а наше право, солдаты, это ваше право! Армия — это народ, так же как народ — это армия. Все мы — одна нация, одна страна, наконец все мы — люди. Разве в моих жилах, — во мне, кто здесь говорит с вами, — течет русская кровь? Разве в вас, в тех, кто здесь слушает меня, течет прусская кровь? Нет! Почему же мы сражаемся? Когда человек стреляет в человека — это всегда ужасно. Но когда француз стреляет в англичанина, это еще можно понять. А вот когда француз стреляет в француза — о, это оскорбляет разум, оскорбляет Францию, оскорбляет нашу общую мать!
Его слушали с тревожным вниманием. В эту минуту с противоположной баррикады кто-то крикнул ему:
— Если так — ступайте по домам!
При этой грубой выходке среди соратников Дени пронесся гневный ропот, щелкнуло несколько затворов. Дени движением руки сдержал товарищей.
В этом движении было что-то необычайно властное.
«Кто этот человек?» — спрашивали себя защитники Пти-Карро. Вдруг они воскликнули:
— Это депутат.
Действительно, Дени быстро надел трехцветную перевязь своего брата Гастона.
То, что он задумал, должно было совершиться; настал час героического обмана. Дени воскликнул:
— Солдаты, знаете ли вы, кто сейчас говорит с вами? Не только гражданин, но и законодатель, Депутат, избранный всеобщим голосованием! Мое имя Дюссу, я — депутат. Именем Национального собрания, именем Собрания, олицетворяющего собой верховную власть, именем народа, именем закона — я требую, выслушайте меня! Солдаты, вы — сила! Так вот! Когда говорит закон, сила должна слушать.
Теперь никто не нарушал молчания.
Мы передаем эти слова с тою же точностью, с какой они запечатлелись в памяти тех, кто их слышал. Но невозможно воспроизвести все то, чем необходимо дополнить эти слова, чтобы по-настоящему понять их действие: воспроизвести благородную осанку того, кто их произносил, звучавшую в них душевную тревогу, проникновенный голос, глубокое чувство, волновавшее эту благородную грудь, величие этой минуты и этого страшного места.
Дени Дюссу продолжал. «Он говорил около двадцати минут», — сказал нам один из свидетелей. Другой свидетель сказал: «Он говорил громко, было слышно по всей улице».