История одной дуэли (сборник)
Шрифт:
Но до этого времени ещё надо дожить! Натерпеться лишений, свалиться в скрытые ямы, раздробить ноги в капканах, истерзать тело, разбить лицо и душу. О, мудрость! Постигнув всё, начинаем выдумывать свои правила. Отгораживаемся уловками, предупреждая неприятные чувства, которые пережили сами, опираясь на опыт ошибок и набитых лбов, роем ямы сами злейшим врагам, расставляем капканы…
Замкнулся круг? Нет. Мы идём дальше своих учителей.
Если позволяет положение в обществе и завоёванное кресло, изобретаем законы, надеясь на их защиту. Но что наши законы, писанные
Илья объявился сам, примчавшись к обеду и влетев в кабинет разгорячённый, пыльный, в распахнутой «ленинградке» и с взлохмаченной, как обычно, шевелюрой. Глаза его сверкали ярче очков на носу. Весь он являл сгусток нерастраченных сил и положительных эмоций, на лице беспечность, свойственная влюблённым: мои наблюдения основывались и на доверительном телефонном звонке Моисея Моисеевича, что «внук, кажется, женится на прекрасной Женечке».
– Затянулся твой вояж, – позавидовал я, обнимая приятеля. – В каких конторах найти таких добрых дядьков, отпускающих подчинённых на месяцы?
– Накопил, – плюхнулся на стул Дынин. – Сам знаешь, сколько не отдыхал, а Владимир Константинович наградил подвернувшейся стажировкой у московских коллег.
– Потом Париж, Канары… научный диспут?
– Последние достижения наук изучал, – заважничал Илья. – Теперь перетрясём судебную медицину. Знаешь, какие перспективы и возможности открываются?
– Утрёшь старика Хоттабыча?
– Без проблем. Полгода нож на дне пролежит, а я отпечатки пальцев выдам.
– Вот так поднесёшь к носу?..
– И тебе на стол.
– Ты уж тогда и фамилию сразу не забудь.
– Постараюсь.
– Когда свадьба-то?
– Осенью.
– Вот те на! Полгода нам мучиться и дожидаться…
– Ничего, гуляки, потерпите.
Да, изменился мой приятель. От его угловатости, скованности и замкнутости не осталось и следа. Вот что творит с человеком любовь! Бесшабашная удаль и молодецкий задор так и рвались из его пышущей груди.
– Слушай, дружище, – вернул я его к нашим земным заботам, – ситуацию мудрёную разрешаю. Не поможешь, раз уж тебя в столице подучили?
– Отчего же, просвещу.
– Дело серьёзное, – согнал я улыбку с его губ. – Посмотри содержание вот этого «отказника». Мне бы хотелось, чтоб ты обратил внимание на медицинское заключение, хотя представляют интерес и бумаги оперативников.
И я вручил ему проверочный материал о смерти сторожа Дробкина.
– Сейчас посмотреть?
– А что? Занят? Ты только учти: эксгумацию тела делали. Поэтому, с учётом, так сказать, временных изменений…
– Тут некоторая оказия, Дан… – замялся он.
– Не мучайся, словно на первом свидании.
– Приехал я не один.
– С Евгенией? – всплеснув руками, затормошил я его. – Каков обормот! Где она?
– Нет, – смутился Илья и запнулся. – Вечером
– Ну-ну. Продолжай, женский угодник.
– Она, правда, не в себе. Я засомневался, в здравом ли рассудке.
– Вот даже как?
– Пробовал отказать, она в слёзы. Твердит, что очень важно.
– В чём же её просьба? Я вроде никого не арестовывал последнее время.
– Не говорит ничего.
– И где же она?
– Внизу. Ждёт на улице.
Я глянул на часы. Вот он, закон подлости – приближался обеденный перерыв. Ох уж эти жалобщики-заявители! Им претит записаться, дождаться приёмного часа и тихо, спокойно, в порядке живой очереди. Колосухин недавно приказал настоящий зал отвести для ожидания: диванчики, кресла, журналы, пей воду из графина, успокаивай нервную систему… Нет, у них другие стратегия и тактика, норовят все по-срочному, одни с криком и угрозами рвутся, другие ищут знакомых… Впрочем, не от хорошей жизни. Не хотелось бы мне хоть раз оказаться на их месте.
– Отправляйся к Черноборову на чердак и разберись с отказным материалом, – посоветовал я приятелю. – Побеседую с таинственной незнакомкой, а потом перекусим вместе в кафе. Мы теперь в «Шарлау» не бегаем, «Приятная встреча» под носом открылась, готовят – язык проглотишь!
Каково же было моё изумление, когда я её увидел…
Дерево без ветвей. Посеревшее лицо без кровинки, впалые щёки и тёмные круги под глазами. Одета, как при первом нашем знакомстве в больничной палате у матери, глаз скользит и не задерживается, всё убого. Розалия Эммануиловна сухо извинилась за беспокойство и протянула конверт.
– Что это?
– Письмо.
– Мне?
– Прочтите.
– Может, поясните?
– Вы разыскивали Жихарева, не так ли?
Я кивнул.
– Это письмо его жены, Румии.
На бумаге значился адрес: Свердловская область, город Первоуральск.
– Куда их занесло! Это же граница Европы и Азии!
– Она пишет, что Савелий утонул.
– Вот те раз… – я так и сел.
– Не верю!.. – она вскрикнула, и у неё началась истерика.
Я бросился за водой. Когда злосчастный графин был доставлен из зала приёма, женщина почти успокоилась, платочек прижала ко рту, и голова где-то у самых колен. Худые выпирающие лопатки торчали, грозясь порвать белую кожу.
– Этого не может быть! Он умер не своей смертью! Его убили! – причитала она тихим голосом, как подвывают над умершим. – За ним гонялись. Ему угрожали. Он не говорил никому, но я чувствовала. Я знала, что тем и кончится.
– Успокойтесь, – попробовал я привести её в чувство, прикоснувшись к плечу и протягивая стакан с водой.
– Он поэтому и убежал отсюда. Не уехал – убежал…
Она сделала несколько судорожных глотков, подняла на меня мокрые глаза и отвернулась в окно. Тоска умирала в потухших зрачках, лицо вытянулось, выпирали скулы. Затравленного зверька напоминала она – вся сжавшись, маленькая на большом стуле.