История одной компании
Шрифт:
– Можно поздравить? – спросил Федоров.
– Проснулся! Давно подписано!
– Тогда ты ничего не знаешь. Жалко мне тебя, Юрка. Без дураков. Искренне говорю.
– Хватит разыгрывать, – сказал Бутенко. – Самое страшное, что ты можешь придумать, – это решение худсовета утвердить на главную роль Костюковского.
– Ты угадал, сегодня утром был худсовет. Вместо тебя – Костюковский.
– Привет, – сказал Юрка, – на эти фокусы давно не покупаюсь. Фантазия твоя ограниченна. Нашел бы что-нибудь пооригинальнее.
В театре была традиция – при встрече друг с другом рассказывать всякие ужасы: пьесу сняли, премьеру запретили, труппу сокращают, зарплату не выдают, «а тобой лично только что интересовались из милиции, уж не знаю, что ты вчера натворил».
Поэтому
– Ты серьезно?
– Нет, шучу.
– Я серьезно тебя спрашиваю!
Они дружили с Федоровым. В глазах его Юрка ясно видел выражение искреннего сочувствия и еще… Как бы мы все ни волновались за человека, которому сообщили тяжелую весть, но волей-неволей, помимо нашего желания, нас тянет посмотреть, как он это воспримет.
– Пойди к Василь Васильевичу, он здесь, – сказал Федоров.
Василь Васильевич встретил его явно с тоскливой миной. Было ясно, что сейчас он меньше всего настроен разговаривать с Бутенко. Поэтому он засуетился вокруг нею.
– Старик, самое главное – не отчаиваться, – начал Василь Васильевич, но уже вторая его фраза противоречила первой, а в третьей он перескочил совсем на другое. Его речь была построена по железному логическому принципу: «В огороде бузина, а в Киеве дядька». Дескать, он лично, как постановщик спектакля, уверен, что Бутенко справится с ролью намного лучше Костюковского. Все знают, что Бутенко давно готовился к ней и даже выступал на концертах с отрывками, которые были превосходны. И, конечно, молодым у нас дорога. Пожалуйста, Бутенко играет главную роль в одной из пьес Горького, центральной постановке сезона. Куда уж лучше! Поэтому Бутенко нечего жаловаться, что худсовет пересмотрел свое решение и утвердил Костюковского. Костюковский имеет звание заслуженного, много сделал для театра. Уже то, что Бутенко на равных соперничал с Костюковским, – большая честь для молодого артиста. Но в труппе сложное положение. Костюковский играет главные роли в четырех постановках, но он устроил истерику, что его затирают; старики, сам знаешь, – народ обидчивый. Главный режиссер не захотел портить отношения с Костюковским, тем более, что Костюковский не один, за его спиной министерство, но мы еще посмотрим.
– Послушайте, Василь Васильевич, – сказал Юрка, – ведь я же не бегал, не интриговал. Вы мне сами предложили. Вы мне обещали. Вы меня убедили. Поймите, я уже поверил. Сразу бы сказали, нет так нет, и ни у кого никаких претензий. Зачем дразнить? Ведь я живой человек, у меня есть нервы.
Это был плач в пустыне, глупый, никому не нужный. В конце концов ничего сверхъестественного не произошло. Передали роль другому. Бывает.
И все-таки.
В театре, как и в других видах искусства, есть незримое деление на разряды: первый, второй, третий, четвертый и т. п. После выхода фильма, после успеха в пьесе Горького, после статей в центральной прессе Бутенко стал выходить в первый разряд. Он прорвался сквозь строй маститых, и какие-то там десятые начали откровенно заискивать перед ним, а первые, вроде Чердакова, приняли его в свой круг. Это сказывалось даже в мелочах. Сам Евгений Евгеньевич пригласил Бутенко на день рождения. Недавно в ВТО сам Михал Михалыч подошел к Бутенко, но ведь год назад он в лучшем случае только поздоровался бы с Юрой. Именно теперь Василь Васильевич и предложил Юрке главную роль, и это предложение никого не удивило. Роль по праву была его. Он был готов к ней больше, чем Костюковский. Для Бутенко это была возможность выложить весь свой жизненный и артистический опыт, сейчас он сделал бы все не так, как делали до него, а лет через десять, кто знает, может, он сыграет так же, как Костюковский. Это было главным для Юрки. В творчестве необходимо, чтобы один раз повезло. Жар-птица улыбнулась ему, а когда он уверовал в нее, она повернулась к нему задом.
Но объяснять это было бессмысленно. Такие вещи не объясняют.
Первым все позволено. Но теперь он опять станет вторым
Два дня Юрка еще на что-то надеялся. Вдруг Борода (так звали в театре главрежа) увидит страшный сон и наутро завопит в дирекции: «Подать сюда маво любимаво Бутенку». Или мысль еще более нелепая (Юрке даже перед самим собой было стыдно): вечером позвонит Бороде сам министр культуры: «Тут у нас просмотр был, фильм, конечно, не шедевр, но я обратила внимание на Бутенко. Ваш? По-моему, очень неплохой актер. Ну, привет! Давно не видела вас в министерстве». И Борода, как самый смелый человек на свете, помчится впереди собственного визга на худсовет: «Безобразие, в нашем театре затирают молодежь!»
Но на третий день вывесили списки. Все было кончено.
Появилась еще одна блестящая идея: повеситься. Гроб поставят в зале. Черный креп, трубы оркестра, непрерывный людской поток (откуда?). Главреж стряхивает слезы с бороды, как крошки от киевской котлеты. (Сравнение пришло, когда он вспоминал один официальный банкет. Идея сразу отпала.)
Вечером Юрка позвонил Медведю.
Пришел Пятерка. Майор привел Барона. Ленька взял на себя роль арбитра. Как ни странно, все принялись осуждать Руслана. Дескать, ушел в подполье, и никто не помнит, когда видел его последний раз. Совсем оторвался. Попробуй его найти. Наверно, это специально: сам не хочет! Потом:
упреки («А ты сам зазнался: не звонишь»),
подозрения («Другие товарищи, да? Старых забываешь?»),
плач Ярославны («У меня на работе такая неприятность!»),
оргвыводы (чаще собираться, Чернышеву – может приводить Аллу; ладно, признаём),
воспоминания (как у «профессора» отняли бутерброд)
и т. д.
Юрка потребовал гитару.
«Ах, Арбат, мой Арбат, ты мое отечество, никогда до конца не пройти тебя».
В начале второго Лена сказала: ребята, имейте совесть, сидите хоть до утра, но родители спят, поэтому давайте еще тише. А Мишке, между прочим, в семь вставать, конечно, это – его частное дело.
С седьмого этажа пришлось спускаться кубарем, потому что Барон бежал впереди и звонил во все звонки.
На улице Юрка первый запел: «Встань пораньше, встань пораньше, встань пораньше, когда дворники маячат у ворот».
Жизнь опять была прекрасна и удивительна.
Кончался Ленькин отпуск. Двух месяцев (за прошлый и за этот год) не хватило, чтобы завершить интриги в московских учреждениях.
Вот в коридоре Мосгорсовнархоза он беседует с главным инженером одного из московских заводов.
Да, конечно, Майорова отхватили бы, как говорится, с руками и ногами. Опытные специалисты очень нужны. Но сначала его должны отпустить с Урала. Договаривайтесь там. Нет, вызов мы не можем прислать. Были бы рады, однако…
– Пал Петрович!
– Сколько лет, сколько зим!
Трали-вали, кошки играли, собственно, теперь-то Ленька может смело уходить. Надеяться ему не на что.
– Майоров, одну минутку. Куда же вы? – Ленька возвращается.
– На ваше счастье товарищ из Свердловского совнархоза. Он может помочь. Знакомьтесь.
– Добрый день, Леонид Андреевич!
– Добрый день, Пал Петрович! Главный инженер разводит руками.
– Вы знакомы?
– Еще бы! – говорит Пал Петрович. – Майоров начинал у меня в цехе.
– Прекрасно, – говорит главный инженер, – товарищу надо помочь. Он пять лет на Урале. Заместитель начальника цеха.
– Вот как? Поздравляю!
Пал Петрович смотрит на него в упор. Спокойно, Леня, твое дело давно проиграно.
– У товарища здесь больная мать, – продолжает главный инженер. – Кроме того, Москва – родной город, я его понимаю. Раньше, когда совсем не было специалистов, я бы даже не заикался. А теперь там, наверно, выросли свои кадры. Откровенно говоря, я не поклонник такой практики, когда москвичей – в Свердловск, свердловчан – в Москву.