История одной судьбы
Шрифт:
— Здравствуйте, Василий Кузьмич, — поздоровался он и с Поспеловым. — Садитесь.
Первое впечатление от него было хорошим.
— Ну, что вы там? — снисходительно спросил он Анну. — Василий Кузьмич звонил мне. Рассказывайте.
Он сел поплотнее в кресло, давая понять, что не торопится и готов внимательно выслушать свою собеседницу.
Анна собралась с духом, ей не хотелось, чтобы Василий Кузьмич вмешивался в разговор.
— Мы продали, что нам полагалось. Выдали на трудодень. Не так уж много, но выдали, и засыпали семенной фонд. А теперь опять предлагают продавать. Но у нас, кроме семенного фонда, ничего нет. По-моему, это преступление,
Тарабрин с любопытством разглядывал Анну. С ним редко разговаривали так прямодушно и бесхитростно. «Но и так по-детски», — подумал он и простил за это Анне ее упрямство. «Детское упрямство», — ответил он про себя, не высказывая, конечно, вслух этих мыслей.
— Вы правы, — мягко сказал Тарабрин. — И не правы… Может быть, правы с позиций колхоза. Были бы правы, если бы мы жили в обществе, где конкуренция и эгоизм определяют общественные отношения. Но мы живем при социализме, у нас иные критерии. Один за всех, и все за одного. Разве государство потерпит, чтобы пустовала земля, чтобы кто-то лишился результатов своего труда? У нас общность интересов. Разве возможно — за одну бригаду вы отчитаетесь, а за другую нет? Вы представляете колхоз в целом. И мы тоже не можем, так сказать, предстать перед областью в двух лицах. Не можем делить колхозы на чистых и нечистых. В свою очередь, область не может делить районы на плохие и хорошие. У области тоже одно лицо. Вы улавливаете связь? Колхоз — район — область… Так создается престиж государства! Сегодня ваш сосед выполнит план с вашей помощью, а завтра он поможет вам. В конце концов у нас общий закром. Государственный!
Анне нечего возразить, и все-таки она не согласна.
— Поняла? — вдруг спросил ее Василий Кузьмич и осуждающе добавил: — А она — общее собрание!
— А почему не объяснить это всем колхозникам? — возразила Анна. — Один общий государственный закром.
— Потому что далеко еще не все колхозники мыслят государственными категориями, — объяснил Тарабрин. — Слышали о демократическом централизме? Кое-что снизу, но не все снизу…
Анна не вполне уловила мысль Тарабрина. В свое время она сдавала в техникуме зачет по истории партии, но не считала себя хорошо подкованной в политике.
— Вы поняли меня? — пытливо спросил ее Тарабрин.
Анна чувствовала себя бесконечно слабой.
— Но я не могу…
— А вам и нечего мочь, — холодно произнес Тарабрин. — Сидите и молчите. Вообще, это дело не ваше, а правления и товарища Поспелова…
— Мы все-таки соберем собрание, — тихо сказала Анна. — Колхозники не пойдут против…
— Вы что — хотите скомпрометировать райком? — задал ей Тарабрин вопрос. — Не следует волновать людей.
— Следует, — сказала Анна.
— А вы, оказывается, любите дешевый авторитет, — сказал тогда Тарабрин. — Но мы вас не поддержим. Так вы легко можете очутиться вне партии.
Анна хотела что-то сказать, но Тарабрин перешел в ту неотразимую атаку, которая неизменно приносила успех во всех спорах.
Со сдержанной улыбкой он поглядел на Поспелова.
— Помнишь, Василий Кузьмич?
На этот раз Поспелов не ответил, хотя отлично помнил, сколько раз Тарабрин в тяжелые минуты угрожал ему потерею партбилета.
Но Анна Тарабрина не поняла и опять хотела что-то сказать, но тот не хотел уже слышать возражений.
— Завтра вывезете двести
— Но я вам хочу объяснить… — начала снова Анна.
Тарабрин не захотел ее слушать.
— Вы потеряете свой партбилет, — промолвил он тоном, не терпящим возражений. — Партбилет у вас с собой?
— У меня нет…
Она хотела сказать, что у нее вообще нет партбилета, что она беспартийная, но Тарабрин опять помешал Анне договорить.
— И очень плохо, — сказал Тарабрин. — Партбилет всегда должен находиться при коммунисте.
Поспелов вдруг вступился за Анну.
— Да она по молодости, Иван Степанович…
— Ладно, — смягчился Тарабрин. — Идите и завтра же сообщите, сколько вывезли вы зерна.
Спорить с Тарабриным бесполезно, он всегда докажет свою правоту. Да Василий Кузьмич и не сомневался в том, что Тарабрин прав. Ему по должности полагалось быть умнее и дальновидней Поспелова. Не стоило понапрасну отнимать время у секретаря райкома. Василий Кузьмич заторопился, пошел, и Анна пошла, хотя ей казалось, что они ни о чем не договорились. Она уже не замечала ни просторного коридора, ни широкой лестницы. Она шла и думала, что первое впечатление не обмануло ее: Тарабрин хоть и повысил на нее голос, все-таки оказался на высоте, настоял на своем, оказался принципиальным человеком. И в то же время она чувствовала, как лицо ее почему-то горит от стыда. Она уступила Тарабрину, не могла не уступить, не могла его оспорить. Но на душе у нее было нехорошо. Что-то половинчатое было в ее согласии. Тарабрин тоже в чем-то не прав, он тоже проявил половинчатость. Она не могла понять Тарабрина. Но не могла оправдать и себя. Не надо уступать. Никогда не надо уступать, если ты уверен в своей правоте.
XIX
Зима не ознаменовалась большими событиями, шла себе и шла, дни помаленьку прибавлялись, катились через сугробы, как колобок. Кто был занят делом, а кто и бездельем. Поспелов — мужик хозяйственный, и тот не боялся, что дела в лес убегут, зимой можно было и вздохнуть и отоспаться.
И почему он затеял ревизию склада, Анна попервоначалу не догадалась.
— Самое время, — объяснил он. — Покуда покой, спокойненько сочтут…
Челушкин, разумеется, не возражал — пожалуйста! — даже был доволен: умный и честный человек всегда доволен проверкой.
— А чего проверять? — удивилась Анна. — Челушкин, по-моему, вне подозрений.
— Для порядка, — объяснил Василий Кузьмич. — Когда никогда, а когда-нибудь надо, проверим, и с плеч долой.
Вызвал честь по чести ревизионную комиссию, придал в помощь Кучерова и Малинина и попросил — «пока зима, пока свободно» — пройтись по складам.
Ревизия принесла неожиданные результаты. Комиссия обнаружила недостачу. Не хватало около двух центнеров зерна, килограммов десять коровьего масла, свыше тысячи яиц.
Пошли к Поспелову.
— Как быть?
Василий Кузьмич не взял на себя решения.
— Пускай решает правление.
Мало кто верил, что Челушкин способен украсть, но недостача налицо, и, уж во всяком случае, Челушкин обязан дать объяснения.
Однако Челушкин ничего не стал объяснять.
Это было тяжелое заседание. Все привыкли держать сторону Василия Кузьмича — опытный человек, знает, что к чему, и в общем беспристрастный. Кучеров, Мосолкина, Донцов…
— Как же это так, Гриша? — укоризненно спросил Василий Кузьмич. — Докладай, брат, как же это ты допустил?