История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек
Шрифт:
Надя призадумалась, а ведь верно «немчура» говорит. Вот хотя бы петухи, всегда приходится их разнимать. А коты! Как отчаянно дерутся, только шерсть клочьями летит. Кобели тоже не выносят друг друга. Даже воробьи, и те все время сражаются. Но ведь это животные, а человеку разум дан.
— Мужская дружба бывает очень крепкой. Фронтовая, например. Да и мало ли мы знаем великих…
— До первой женщины! — перебила ее Валя. — Соперничество разрушает любую дружбу. А у вас в стране все построено на соревновании,
— Это ты зря! — живо возразила Надя. — Плохо ты нас знаешь, тут дело полюбовное, а заставить никого нельзя силком.
— Можно, в лагере можно! Вы на общих ни дня не были? С кирпичным не познакомились? Тогда молчите!
Подъезжая к пекарне, уже издали, Надя уловила странные звуки. Ей почудилось нестройное пение мужских голосов. В самом деле, на пекарне шло застолье. Мансур хриплым басом пел какую-то песню, Мишаня блеял козлом невпопад.
«С хлебом, конечно, не успели! — огорчилась Надя. — Опять до подъема не сомкнуть глаз». — Хлеб давайте, пьянюги!
— К чертям хлеб, выпей с нами, Надюша! — завопил Мансур, едва она переступила порог пекарни.
— Что ты! Что ты! С ума спятил. Сроду не пила. Хлеб наш давайте!
Захмелевший Мишаня, зажимая в руке стакан, наполовину наполненный мутной жидкостью — брагой, подскочил к ней.
— Сегодня обязательно надо выпить!
— А почему пьете? Что за праздник?
— Освободиловку получил! Во! Последний нынешний денечек гуляю с вами я, друзья! — пропел он фальшиво, затем вытащил из кармана смятую пачку справок. — Во, на! Читай!
— Поздравляю, это правда праздник! — сказала Надя, искренне радуясь за него, и чмокнула в обе щеки.
Маленький, юркий Фомка, шнырял меж двух высоких мужиков горячо, но беззлобно убеждая их:
— Ребята, ребята работа надо! Хлеб надо, хлеб давай!
— Будет хлеб, куда денется! — гремел Мансур.
— Айн момент! Сейчас, айн минута! — лопотал Мишаня и пошатываясь, широко расставляя ноги, будто пол по ним качался, отправился к печи.
Как потом узнала Надя, Мишаня долго был в немецком плену, по старой памяти любил козырнуть иностранным словцом.
— Айн момент! — объявил он, заглянув вовнутрь необъятной печи.
— Куда же ты теперь? К себе? — спросила Надя.
— Не-а, дудки! Здесь останусь.
— На пекарне?
— Не-а, в город подамся, работенку присмотрел.
— Полторы тысячи рубчиков получать будет! — с доброй завистью сказал Мансур. — Эво сколько!
— А как же невеста твоя? — Надя вспомнила, что Мишаню забрали прямо со свадьбы.
— Невеста не будет без места! — засмеялся Мансур. — Она уже две недели в городе околачивается.
— Приехала? Ждет?
— Приехала! — смущенно и радостно сказал Мишаня.
Надя
— Вот ведь как мудро устроено наше государство! — услышала Надя и остановилась.
— За миску баланды — тебе уголек. За палочку-трудодень — хлебушек, мяско, молочко. В шахтах — зеки, на повалах — зеки. В колхозах — крепостные.
— Почему ж крепостные? — спросила Надя и даже вернулась от дверей.
— Потому по самому! Паспортов-то нет — и сиди себе, не чирикай! Копайся в навозе.
— Как это нет? — удивилась она. — А если кто учиться захочет, в город?
— Дашь на лапочку, получишь справочку. Председателю, — уточнил Мансур.
— Не больно-то! Не всегда! — возразил Мишаня. — Собрание проголосует «против» — и хана тебе, ройся в навозе дальше. Не отпустят, и справки не получишь. Без бумажки ты букашка, а с бумажкой человек!
— Так-то, милашка! Жила, небось, в своей Малаховке и радовалась: «цены значительно снижены», а что крепостные и зеки на вас горбят и знать не знала?
Надя молча направилась к двери.
«Как же я жила? Ничего этого не знала! А другие знали? Мама, папа, Дина Васильевна? Молчали или не знали? А я как попрыгунья-стрекоза! Недаром я всегда жалела стрекозу и ругала жадного кулака Муравья. Стрекоза — это я! Лето красное пропела. И, не попади сюда, прожила бы, как другие, жизнь и знать бы ничего не знала. Как тогда ЧОС на пересылке спросил: Политически подкована? А то живо обработают». Не подкована я, не подкована, против правды нет подков!»
АНТОНИНА КОЗА
Однажды Мымра, дежурившая в ночь, зашла проверить хлеборезку, да и застряла до полуночи. Чай пить отказалась. Побоялась. А когда вышла наружу, сказала Наде:
— Лучше уж на общие идти, там хоть поболеть можно, а вы как механизмы, спину не разгибаете.
Валя тоже выскочила послушать, о чем говорят.
— Я попробую попросить Корнеева, может, он тебя в КВЧ культоргом взять разрешит.
— Что вы! Что вы! Спасибо большое, — живо запротестовала Надя.
Культоргов при КВЧ должно быть по штату двое. В лагере это самая блатная работа. Одним из культоргов была Нина-аккордеонистка, другая штатная единица оставалась свободной, но начальство не спешило занять ее работягами. Работа — «не бей лежачего», для бездельников, ходить по баракам, почитывать неграмотным «политикашкам» газету или журнал «Огонек», просвещать неучей. Кое-когда написать им письмо домой или «помилование»… «Но, тогда прощай «берлога»! Жить придется в бараке, с лагерными придурками, а главное, Клондайк не зайдет. Хотя зря волнуюсь! Никто не разрешит уголовнице среди «политических врагов» жить. Режим не тот».