История отравлений
Шрифт:
Персидский мир считался в античном мире ядовитым по самой своей природе. «Ни в какой стране отрава не причиняет такого числа смертей и недугов, как там», – писал Ксенофонт в Киропедии. В какой-то мере это отражало реальность, и политическая жизнь Персии не обходилась без яда. Именно при дворе царя царей мы обнаруживаем первые примеры предварительного пробования пищи монарха во избежание отравления. Ксенофонт рассказывал, что виночерпии мидийского царя Астиага (VI в. до н. э.), прежде чем подать кубок, брали из него немного вина и, вылив несколько капель себе на левую руку, проглатывали их. Таким образом, они первыми стали бы жертвами покушения.
Отравленная пища и напитки постоянно фигурировали в дворцовых интригах. Если верить автору «Параллельных жизнеописаний» Плутарху, мать царя Артаксеркса II (нач. IV в.) Парисатида отравила свою сноху Статиру. Она использовала нож, лезвие которого было покрыто токсическим
Применяли ли яд в греческом полисе?
Яд был известен греческой мифологии с незапамятных времен, задолго до Гомера. Причем лишь впоследствии слово pharmakon(яд) стало определяться средним родом. Изначально это понятие имело женскую природу. По смыслу оно сближалось со средневековой трактовкой библейской истории о первой отравительнице человечества – Еве. Как писал знаменитый религиозный деятель XI–XII вв. Жоффруа Вандомский, «этот проклятый пол первым делом отравил нашего прародителя».
В греческой мифологии отравительницей часто становилась царица, сохранявшая единство с силами природы. Именно эти силы управляли происходившими внутри женщины процессами (это проявлялось в менструальном цикле), что позволяло ей овладеть искусством приготовления ядов. Она применяла свои знания в политических целях, но вполне могла руководствоваться и другими мотивами, связанными с чувствами. Когда историк I в. до н. э. Диодор Сицилийский выводил фигуру Гекаты, жены царя Колхиды, он воспроизводил древнюю традицию. Жители Колхиды засевали луга ядовитыми растениями. Геката «открыла» сильный растительный яд – аконит. Опробовав его на чужестранцах, женщина решила отравить своего отца. Этой наукой владела и сестра мужа Гекаты, волшебница Кирка. Выданная замуж за царя скифов, она отравила его, дабы царствовать самостоятельно. Дочь Гекаты, знаменитая Медея, вышла замуж за Ясона, царя Фессалии, страны, в которой тоже хорошо росли токсичные растения. Когда Ясон изменил супруге, она послала сопернице отравленное платье. Затем Медея вновь вышла замуж за афинянина Эгея и попыталась отравить его сына Тезея, дабы обеспечить наследство собственному сыну Меду. На этот раз, впрочем, злодеяние не удалось.
Разумеется, во всех изложенных примерах использование яда обусловливалось бушеванием страстей. Вместе с тем оно неизменно связывается с фигурой царицы, которую обуревала жажда власти. Жертвами же отравлений становились мужчины, являвшиеся легитимными носителями власти и могущества. Утоляя свою страсть, женщины демонстрировали силу, которая определялась не оружием, а гораздо более таинственным действием яда. Возникала традиция, передававшаяся из века в век: традиция страха перед этой силой, смешанного, однако, с восхищением. В XIV в. итальянский гуманист Боккаччо написал знаменитый трактат о прославленных женщинах. В нем шла речь и о Медее, великолепной «мастерице приготовления ядов». Около 1400 г. о том же, возможно из женской солидарности, писала Кристина Пизанская, называвшая Медею «женщиной глубоких знаний».
Каждый знает, что классическая Греция начинается с Гомера. Его персонажи воплощают высокие ценности и несут в себе героическое начало. Могли ли они поддаться искушению использования низменного средства для достижения своих целей, в первую очередь военных? На этот вопрос приходится дать положительный ответ. Одиссей отправляется в страну Эфиру, расположенную неподалеку от Эпира,
Не будем забывать, что слово токсичныйпроисходит от греческого toxon,что означает стрела.Тем не менее отравление метательного оружия и стрел, согласно гомеровскому тексту, не было угодно богам и, как правило, с презрением оставлялось варварам: кельтам, скифам или гетам. Об этом говорил Аристотель, а потом Страбон. У последнего есть рассказ о ядовитом дереве, похожем на фиговое. Оно росло в Кельтике, и белги смазывали его соком свои стрелы. Подобные обыкновения греки изображали, так сказать, «из вне». Римский историк I в. н. э. Квинт Курций Руф писал об употреблении отравленных стрел индийцами против войск Александра Македонского. А вот живший примерно в то же время Плиний Старший клеймил это человеческое изобретение уже не только у варваров.
На самом деле употребление яда или, по крайней мере, обвинения в его употреблении вполне могли иметь место во внутренней борьбе в греческом мире. У Фукидида в Пелопоннесской войне(II, 48) есть рассказ об эпидемии 430 г. до н. э. в Афинах. Тогда распространился слух, что ее вызвали лакедемоняне, которые отравляли колодцы. Историк объяснял, что это неправда, на самом деле эпидемия пришла из Эфиопии и Египта. Однако подобное обвинение весьма показательно и будет повторяться в истории многократно. Перед лицом необъяснимого события очень удобно дискредитировать противника, приписывая ему одновременно и слабость, и подлость. Он жалок, поскольку не может одержать победу силой оружия, и низок, поскольку использует губительное, коварное и жестокое средство против всего населения враждебной ему страны.
Нет ничего удивительного в том, что с «всевластием яда» ассоциировались тиранические режимы, вызывавшие презрение сторонников афинской демократии. Политические отравления хорошо иллюстрировали их жестокость и незаконность в отличие от прозрачной и подчиненной правилам борьбы за власть в полисе Перикла. Очень понятно, что такого тирана, как Дионисий Сиракузский (406–367 гг. до н. э.), обвиняли в уничтожении врагов с помощью яда: беззаконному правителю подходят такие гнусные методы. В то же время тиран-отравитель и сам мог быть отравлен. Его ненавидели, но из-за охраны не могли победить открыто. Таким образом, тиран как будто сам побуждал использовать яд для освобождения от его гнета. Платон в Законахлишь мельком упоминал об отравлениях «в частной жизни», которые связывал с профессией врачевания. Но, рассуждая о власти, он объявлял законным уничтожение тирана любыми средствами, включая и хитрость. Ксенофонт оставил трактат «Гиерон, или Жизнь тирана» (ок. 360 г. до н. э.), названный по имени одного сиракузского правителя. В трактате Гиерон ведет беседу о своих несчастьях с придворным поэтом Симонидом Кеосским. Выясняется, что тиран пребывает в постоянном страхе быть отравленным пищей и напитками, и это омрачает его жизнь. Яд в данном случае играл роль дамоклова меча. И подобное беспокойство правителей, в особенности тиранов, постепенно становилось в литературе общим местом. В XV в. эта тема возникла у влюбленного в Античность автора Джанфранческо Поджио в трактате De infi-licitate principum.Единоличное правление больше благоприятствует использованию ядов, чем коллегиальное, практиковавшееся в греческих полисах во времена их расцвета. Отметим, впрочем, что как раз полисы включали яд в свое уголовное законодательство. Отравляющие вещества играли там чисто юридическую роль и служили не преступлению, а закону. Об этом свидетельствует чаша с цикутой, которую должен был выпить приговоренный к смерти Сократ.
«De fer ne pot morir, maus venin l'ocist»
Конец Александра: от реальности к мифу
Написанный около 1180 г. «Роман об Александре» относится к так называемому античному циклу рыцарской литературы, в отличие от французского (о Карле Великом) и бретонского (о короле Артуре) циклов. Именно оттуда взята фраза, вынесенная в название второй части главы: «Не мог быть побежден мечом, но скончался от яда». Автор уточняет, что надпись относилась к надгробной статуе царя, изображавшей его в виде пантократора. Средневековый писатель воспроизводил многовековую традицию, согласно которой непобедимый завоеватель внезапно скончался от предательского яда. Вне всякого сомнения, воздействие смерти Александра на формирование представлений о связи яда и власти имело основополагающее значение.