История Петербурга в городском анекдоте
Шрифт:
В отличие от европейских железных дорог, железнодорожная колея в России была несколько шире. В Петербурге по этому поводу с удовольствием рассказывали забавный анекдот.
Император Николай Павлович утверждал окончательный проект дороги. Нерешенным оставался единственный вопрос: какой должна быть стальная колея — узкой, как в Германии, или шире, на чем настаивали отечественные инженеры. Царь с утра был не в духе. Ему надоели споры и препирательства строителей. Он раздражался.
В последний раз просматривая проект, на мгновение задумался и размашисто написал: «На х… шире». Но никакого знака в конце не поставил. Ни восклицательного, ни вопросительного. С тех самых пор колея российских железных дорог на несколько
Как мы уже говорили, Николаевской железная дорога была официально названа после смерти Николая I, в царствование которого была построена. Но в 1923 г. она была переименована. В честь Октябрьской революции ее назвали Октябрьской. Это окончательно запутало фольклор. Мало того, что революция произошла не в октябре, а в ноябре, так ведь и новые поколения о ней знают все меньше и меньше. Но название употребляется до сих пор, хотя попытки осмыслить это обстоятельство в фольклоре существуют.
В связи с переходом на единый общеевропейский календарный стиль Октябрьская железная дорога переименована в Ноябрьскую.
Николаевская железная дорога была не первой, с которой познакомился Петербург. Еще в 1837 г. была введена в эксплуатацию Царскосельская железная дорога, которая затем была продолжена до Павловска. Статус первой и старейшей в России этой железной дороги поддерживается в умах петербуржцев самыми разными способами и средствами. Так, в мемориальном зале на втором этаже Витебского, бывшего Царскосельского вокзала экспонируются живописные картины железнодорожного быта того времени, а на перроне установлен макет первого поезда, курсировавшего между столицей и его ближайшими пригородами более 170 лет назад. Свидетельства почтительного уважения к патриарху железных дорог России сохранились и в фольклоре.
На Витебском вокзале, у макета первого поезда:
— Смотри, какой старый паровоз.
— Да… говорят, еще Петр Первый на нем ездил.
Глава 6. Горожане
В том, что питие на Руси патронировалось государями, ничего удивительного не было. Государственная монополия на водку приносила неслыханные доходы. Чтобы понять, насколько они «неслыханны», приведем только один пример. Церковь Воскресения Христова, что у Варшавского вокзала, в народе называют «Копеечной». Бытует легенда, что церковь строилась не только на пожертвования членов общества трезвенников, но и на деньги специального налога…
Для Петербурга понятие «многонациональный» никогда не было ни пропагандистской идеологической формулой, ни расхожим литературным штампом. Петербург действительно с самого своего рождения был многонациональным. Если не считать солдат петровской армии и шведских пленных, то первыми строителями Петербурга были финны, издавна населявшие Приневскую низменность. Первым архитектором был швейцарец итальянского происхождения Доменико Трезини. Первым генерал-полицмейстером — португальский еврей Антуан Девиер. Это было первое поколение петербуржцев. Прорубив «окно в Европу» для россиян, Петр Великий широко распахнул двери России для европейцев. В Петербург буквально хлынул поток ремесленников и торговцев, корабелов и волонтеров, кондитеров и строителей разных национальностей. И не только из зарубежных стран. В XIX в. фольклор предложит формулу, которая выкристаллизуется в пословицу. Ею будут гордиться многие поколения истинных петербуржцев: «Псковский да витебский — народ самый питерский». Петербург и в самом деле славился не только своими иноземными, но и отечественными провинциальными корнями, гордился своей многонациональностью. На масленичных и пасхальных гуляньях балаганные деды, неторопливо раскручивая бумажную ленту потешной панорамы с изображениями различных городов, бойко слагали рифмованные строки:
А это город Питер, КоторомуЕму вторил другой балаганный затейник с накладной бородой и хитроватой улыбкой плутоватого деда:
Черной Речкой немцы завладели, В Павловске евреи засели, А с другой стороны чухонские иностранцы — Господа финляндцы.Вопреки расхожему мнению, ведущему свое начало от блестящей пушкинской метафоры «на берегу пустынных волн», Петербург вырос далеко не на пустом месте. Только в границах исторического центра города существовало около сорока различных поселений. Некоторые из них еще до шведской оккупации Приневья принадлежали Новгороду. Но большинство этих поселений были финскими. До сих пор в топонимике многих исторических районов Петербурга отчетливо слышатся финские интонации: Купчино, Парголово, Автово, Кавголово, Шушары, Коломяги…
В начале XVIII в. район от Мойки в сторону современной Дворцовой площади, где находилась финская слобода, называли «Финскими шхерами». Проживали финны и на Выборгской стороне. Они старательно подчеркивали свою самостоятельность и автономность и даже Петербург называли по-своему — «Пиетари». Авторитет трудолюбивых и добросовестных финских крестьян в Петербурге был настолько высоким, что среди русских молочниц сложилась языковая традиция произносить слова «молоко», «масло», «сливки» на финский манер. Этим они старались продемонстрировать высокое качество своего товара. А широко распространенный в Петербурге XIX в. образ девушки-молочницы с Охты был запечатлен Пушкиным в «энциклопедии петербургской жизни» — поэме «Евгений Онегин»:
С кувшином охтенка спешит, Под ней снег утренний хрустит.Кроме молока финские крестьяне снабжали постоянно растущее население столицы и другими продуктами как животноводства, так и земледелия. Постепенно складывался так называемый «Финский пояс Петербурга», обитатели которого, или «Пригородные чухны», как их называли в обиходной речи, долгое время довольно успешно справлялись с этой задачей.
Финские крестьяне были постоянными и непременными участниками всех, особенно зимних, петербургских народных гуляний. Тысячи извозчиков наезжали в Петербург на две короткие масленичные недели со своими легкими расписными, празднично украшенными санками, которые, как и их возниц, петербургские обыватели называли «Вейками» — от финского слова «veikko», что в переводе означает «друг», «товарищ», «брат». Считалось, что не прокатиться на масленице, как тогда говорили, «на чухне», все равно что и самой масленицы не видеть. Это было красиво и весело. А главное — дешево. Дешевле, чем у русских ямщиков. Плата за проезд в любой конец города составляла тридцать копеек. Широкой известностью пользовалась в Петербурге поговорка финских легковых извозчиков, которую, коверкая язык, любили повторять горожане: «Хоть Шпалерная, хоть Галерная — все равно тридцать копеек». В доказательство сравнительной доступности финских извозчиков приводился анекдот о своих, доморощенных «Ваньках»:
Нанимает одна дамочка извозчика, чтобы доехать от Николаевского вокзала до Николаевского моста. «Ванька» за такой пробег требует полтинник.
— Помилуй, Господь с тобой! — восклицает барыня. — Полтинник? Двугривенный! Тут два шага.
А «Ванька» ей в ответ:
— Широко шагаешь, барыня, штаны порвешь.
О неторопливых, добродушных финнах, приезжавших на праздники в Петербург, по городу ходили веселые анекдоты.