История Православной Церкви до начала разделения Церквей
Шрифт:
Родился он в Антиохии в 347 году, в богатой и знатной семье. Отец его скончался, когда он был младенцем в колыбели; а матери его Анфусе тогда не было еще 20 лет. Всей горячностью страстной и скорбно-одинокой души она привязалась к своему ребенку, в чертах его думалось ей видеть как бы отражение другого дорогого образа; она забыла красоту свою и молодость, и вся ее жизнь точно ушла в жизнь ее сына. Она воспитала душу его; то, что дала ему ее любовь, осталось для него тем чистым источником, из которого он черпал отраду и силу до конца своей жизни.
Образование Иоанн получил в школах языческих, так как, по повелению императора Юлиана, в христианских школах было воспрещено преподавание всех высших наук. Своими блистательными способностями и столь же блистательными
Восторженный, впечатлительный, он искал себе в жизни постоянного возбуждения, и светская жизнь Антиохии с ее шумными развлечениями, при тех восторгах, которые возбуждали удивительное его красноречие, сразу дала ему то, чего жаждала юная его душа… Но увлечения эти не могли быть продолжительны; душа его привыкла, как он сам выражался, утолять жажду свою у чистых вод иного Источника, и к этому Источнику она скоро возвратилась: все, что начало было пленять его — вдруг ему опостылело… Более и более он уходил в себя, в свой внутренний мир и пожелал принять Святое Крещение.
Принял он крещение от Антиохийского епископа Мелетия, который, узнав его, полюбил и назначил чтецом при церкви. Это была самая низшая из церковных должностей и давала ему лишь право с амвона читать Священное Писание, но она определенно посвящала его на служение Богу. После Крещения он считал себя возрожденным… снова пылкая душа заговорила в нем: прежде она жаждала наслаждения, теперь жаждала подвига. Его стала привлекать монашеская жизнь с ее бесконечным самоотречением, и он решился было навсегда удалиться в пустыню. Но та самая любовь, которая воспитала его для Бога, теперь удержала его от этого решения. Анфуса была христианка, но прежде всего была мать: она не в силах была отдать добровольно "радость" всей своей жизни. Умилителен рассказ самого Иоанна. "Когда моя мать узнала о моем намерении, она безмолвно подошла ко мне, взяла меня за руку и повела в свою комнату: мы оба сели возле той постели, на которой я был рожден, и она тихо заплакала… затем стала говорить слова, еще печальнее слез…
"Сын мой, — сказала она, — одно мое утешение в эти долгие, одинокие годы было смотреть на тебя, в твоих чертах узнавать того, кого уже не было со мной. С самого твоего младенчества, когда ты еще говорить не умел, в ту пору жизни, когда дети наиболее дают радости, в тебе одном и находила все свое утешение. Теперь прошу тебя об одном: пожалей меня, не заставляй второй раз переживать ужас одиночества, снова проливать те горькие, уже выплаканные слезы! Подожди немного; быть может, я скоро буду отозвана отсюда, тогда поступай, как знаешь; а пока потерпи меня, не скучай пожить еще со мной; не обижай ту, которая никогда ничем не обидела тебя — этим прогневишь ты нашего Бога!""
Сколько скорби и сколько мольбы в этих простых словах! В них сказывается вся тайна этого бедного материнского сердца, у которого не хватало силы даже для Бога отказаться от любви своей!
Иоанн внял мольбе матери и оставался с ней до самой ее кончины. Когда ее не стало, открылось для него вожделенное пустынножительство. На лесистых холмах, окружающих Антиохию, возвышались многие монастыри, и Иоанну они казались обителями неземными. В одну из этих обителей он удалился. Он был счастлив, потому что совершенно верил в тот идеал монашеской жизни, который хранился в душе его. Когда же настала пора искушения, и невозмутимая тишина пустыни, ее нерушимое уединение вдруг ужасом наполнили его душу, полную жизни, — он не упал духом: чтобы защитить себя от себя самого, он нашел в себе силу покорить свою волю воле другого — отдал себя духовному руководству старца, известного необыкновенно строгим самоумерщвлением, и под этим руководством прожил четыре года в непрестанных трудах, вынося необычайные лишения. Затем, не довольствуясь этим подвигом, он удалился
Из шестилетней иноческой жизни Иоанн вынес глубокое знание Священного Писания, пламенную веру в действительность всего невидимого, и ту ясную проницательность, которая была присуща всем великим святым, выходившим в мир из глубины пустыни, где проводили они долгие годы, точно скрытые в "тайне лица Божия".
Вскоре по возвращении его в Антиохию святой Мелетий посвятил его в диакона; а в 386 году Флавиан, преемник Мелетия, возвел его в сан священника, возложив на него обязанность говорить поучения антиохийскому народу. Замечательно по глубокому смирению первое слово, с которым обратился вновь посвященный пресвитер к пастве своей: "Неужели настоящее не ночь и не сновидение? И кто бы поверил, что убогий и отверженный юноша вознесен на такую высоту власти… Помолитесь, да приидет на меня свыше великое подкрепление! Теперь мне потребны бесчисленные молитвы, да возмогу в целости возвратить залог, мной полученный ныне от Господа!" В своей книге "О священстве" Иоанн начертал величественный образ того, чем должен быть пресвитер. "Когда требуются, — писал он, — люди, могущие управлять Церковью и взять на свое попечение столь многие души, — пусть предстанут нам те герои, которые великой мерой превосходят всех других и настолько превышают всех совершенством души, насколько Саул превышал весь народ еврейский высотой тела, или еще гораздо более!" (О священстве). Себя он считал вполне недостойным этого служения; если дерзнул принять его, то лишь потому, что возлагал все упование на Того, Кто принял исповедание любви трепетной души, смущенной памятью своего троекратного отречения: Господи! Ты все знаешь; Ты знаешь, что я люблю Тебя!(Ин. 21: 17).
С тех пор, как великий Апостол первый услышал повеление пасти овец Христовых и тот вопрос, который предшествовал повелению, "эта любовь ко Христу, — говорит Иоанн, — стала первым условием пастырства, а само пастырство высшим ее выражением". Ей он освятил свою душу, и она дала ему силу твердо и мудро, в терпении и непрестанной заботе блюсти свое словесное стадо. В продолжении 12 лет раздавалась проповедь Иоанна в Антиохии. Со времен апостолов не слышен был столь могучий призыв к покаянию, к Богу.
Одних христиан в Антиохии было 100 000 душ, но и евреи, и язычники стекались толпами слушать его слово, которое возбуждало восторг даже тех, чья душа оставалась бесчувственной. Как некогда великие пророки, он "глаголом жег сердца людей", и громкие рыдания были ответом на его пламенные слова.
Церковь Апостолов, в которой он проповедовал, стала центром Антиохийской жизни. В избытке своих чувств народ называл его то сладкоглаголивым, то медоточивым, то устами Божиими. Златоустым назвала его одна простая женщина, которая, однажды слушая его и увлеченная впечатлением чего-то прекрасного, воскликнула: "Учитель душ наших, Иоанн золотые уста, учение твое глубоко, но слабый ум наш не все может вместить!" С этого времени и весь народ стал называть его Златоустым, и сама Церковь удержала за ним это наименование.
Особенно величественно выступает образ Златоустого в истории мятежа Антиохийского. Народ, раздраженный новым налогом по случаю военных обстоятельств, произвел открытое возмущение: чернь, доведенная до ярости разными подстрекателями, свергла императорские статуи, волочила их по улицам и, наконец, разбила в куски с дерзкими насмешками и ругательствами. К вечеру эта народная буря утихла и настала зловещая тишина. Опомнившись, мятежники пришли в ужас, сознавая, что они сделали и чего теперь должны ожидать. Гонцы уже неслись из Антиохии с донесением к императору… Иоанн молчал.