История, рассказанная перед концом света, или Черт с вами
Шрифт:
— Какой там номер четырнадцать! Четырнадцать — давно списанные. Нам на рукоятки для вил да лопат.
— Это что, кривые такие? Кривые получаются?
— Ну, какие есть! Есть “четырнадцать”, а есть “пятьсот шестьдесят четыре” красной масляной краской поперек деки. С двумя струнами.
— Значит, из одной арфы в раю получаются две ручки для лопаты в аду?
— А какие крылья им выдают, вы бы видели! Я там на складе был. Ой, обхохочешься! Ой, как в курятнике! И шелестят, и не проветривают их, все крылья потные, пахнут дохлыми курями! Лежат крылья, на них
Он захохотал.
— Ой, не могу! Пальмовую ветвь вот тоже… Правда, сейчас пошли натуральные — вид ничего. Но когда у них парад, то им специальные выдают. Потом обратно забирают.
— Где же они берут? Неужели они выращивают пальмы? Или они… по вашим стопам — у граждан с подоконников?
— Они, — черт никак не мог перестать смеяться, — вообще-то растут у нас. У нас тепло. Ну, пальма как устроена? Там же ведь ей всякие удобрения нужно. Вот. А во-вторых, мы выращиваем на монастырском навозе.
Он кивнул для пущей убедительности.
— Католический навоз, испанский, опять же, из Южной Америки монастырей — он хороший, удобряет здорово. С православных — не поверите, одно сено. С опилками. И чем их только… ой. В общем, пальмы хорошо растут. Там мы обсаживаем — по краям, не у самого жара, сбоку. Ну, из пальмы древесины-то никакой, вот мы и меняем все, что есть. Так что пальмовые ветви у них все от нас. Это сейчас они искусственные воруют с кладбища.
Я накладывала себе варенья.
— С цветами воруют?
— Цветы тоже воруют, с проволокой. На венки. Вы знаете, иной раз обхохочешься: приходишь на поминки — ты покойника вытаскиваешь, а они цветы обдирают. Ну, а что, правда: нам-то венки даром не сдались, а у них не хватает. Так что бери с покойника венки и все остальное, если тебе так нужно, а этого уж как-нибудь оставь нам. А то неприлично получается. Да…
Он помолчал, щуря бесстыжие глаза.
— Джаз любите?
— Какой? — с любопытством спросила я.
— Ну, — черт призадумался, потом ответил со значением: — практически у нас любой.
— А где у вас джаз? — едко спросила я. — Неужели прямо там?
— У нас, — черт даже наклонился через стол, так, что мы оказались нос к носу, — джаз непосредственно в самом процессе. Это самая подходящая музыка для…
Он придвинулся еще ближе, потеряв всякое чувство меры.
— …в ней так много металлического! Это прекрасная мелодия! Нервное шипенье грешников на сковородках, легкий лязг посуды, волны серного воздуха, от которых кружится голова — вот джаз! А кто играет! Боже! Это невероятно!
Дымились пальцы, дымилась сигарета в пальцах, дымились спутанные волосы и даже само его дыхание исторгало дым.
— Скотт Джоплин! — воскликнула я. — Скотт Джоплин должен быть у вас!
И тихо добавила:
— Не там же он…
— Сударыня! — черт поднял руку жестом фокусника. — Все у нас. На этот счет не волнуйтесь и насчет благих дел и глупостей очень не злоупотребляйте. Потому что иной раз кажется,
Он выпустил дым через ноздри и задумчиво произнес:
— Я не знаю, очень странные есть люди, очень странные, я их не понимаю. Им непременно нужно попасть туда.
Он показал глазами на потолок.
— А куда попадают, — спросила я с интересом, — вегетарианцы? Ну, например. Ведь у них же благие намерения?
Черт вздохнул.
— Бывает, так случается, что человек всем хорош. Но имеет какую-то простительную слабость. Ну, в этих случаях мы его все-таки забираем к нам, если он человек достойный. Ну, мало ли — с ума сошел. Потом, бывает так, что человек прожил тяжелую жизнь, интересную, а под старость лет ударился в какую-нибудь дурь. То душу спасает, то неубиением страдает, то по-вегетариански начинает лопать. Мы снисходительно на это смотрим. Ну, убежденный вегетарианец, конечно, дело другое…
Он раздавил окурок в неизвестно откуда появившейся и тут же исчезнувшей пепельнице.
— Господи, а что они там жрут! — произнес он с презрением. — А они жрут. Это, вон, у нас все по-человечески, а они же делают вид, что не едят ничего. Манную кашку жрут. Сядут по десять вокруг котла и ложками хлебают.
— А как же посуда?
— Да ну ее к черту! Нарзаном запивают. Считают, что это безгрешная каша.
Черт презрительно хмыкнул.
— А если в нее положить, например, — я подумала, — варенья?
— Ну… — по чертовской роже было совершенно ясно, что идея с манной кашей кажется ему неудачной, — если вам хочется, мы всегда можем наверху попросить тарелочку. В обмен на пару сосисок.
Тут захохотала я.
— Это прекрасно!
— Никаких проблем не будет, — сияя, заметил черт. — Она у них только несоленая.
— Ничего, посо… а соль у вас есть?
— Конечно, — не без кокетства подтвердил мой собеседник. — Соль у нас есть. Грехи нашего заведения весь океан морской не может смыть. Соли у нас предостаточно. Все острые высказывания, все слезы, все соленые шутки — все это у нас. Все, что сыплют на раны, все, что применяют для поротых задниц — все это у нас.
— У вас должно быть чертовски много соли.
— У нас чертовски много соли. У нас прекрасная бодрящая атмосфера.
— Соляные пещеры?
— Да, у нас есть и соляные пещеры. У нас нет только ксилита, сорбита и сахарина. Это все в чистилище. Ну, а более всего — там, наверху.
Он захохотал.
— У нас вообще очень хорошо. Единственная проблема — я вам советую приготовиться к этому — у нас очереди.
И немедленно поправился, заметив выражение моего лица:
— Нет, мы-то свое дело знаем, мы обслуживаем, я о другом. У нас очереди к людям. Все хотят увидеть кого-то. Кто хочет увидеть Джека-потрошителя, кто Карла Маркса, кто Иисуса Христа, наконец. Больше всего желающих увидеть Иисуса Христа. Короче говоря, чудовищные очереди.