История разведенной арфистки
Шрифт:
– Но ты ведь не в Тель-Авиве. Ты, скажем, там, где твои сверстники, объединенные принятием общих ценностей и терпимости…
– Терпимости к чему?
– К пребыванию в Тель-Авиве и в этом прекрасном пансионе.
Ее мать рассмеялась.
– За те шесть дней, что я нахожусь здесь, несколько милых, пусть даже оч-чень пожилых дам уже удостоили меня своей дружбой. Одна из них прибыла сюда из Иерусалима и помнила меня по детскому саду, настаивая на том, что я изменилась на самую малость – причем имея в виду не мою внешность, а мой характер.
– Ну
– Да, тут ты угадала. Здесь совсем нетрудно обрести друзей, но если хочешь стать полноправным членом здешнего сообщества, ты должен выложить историю болезни и приведших тебя сюда несчастий. И я уже познакомилась с огромным количеством самых экзотических болезней, какие даже в голову никогда не придут.
– А ты, бедная, похоже, не можешь в обмен предложить что-либо столь же невероятное? Какую-нибудь этакую болезнь?
– Ничего, дорогая моя. Ты знаешь, что я совершенно здорова. Даже когда я рассказала о папиной смерти, о том, какой спокойной и тихой она была, ничего, кроме зависти, это не вызвало.
– Тогда расскажи всем о наших семейных проблемах.
– У нас их никогда не было. У нас всегда была нормальная, дружная семья.
– Нормальная? – Н'oга расхохоталась. – А что насчет меня?
– Что – насчет тебя?
– История женщины, утратившей былую молодость, брошенную мужем потому, что она отказалась иметь детей.
– Если ты отказалась – в чем здесь проблема, дорогая. Но если ты не могла – вот что, пожалуй, могло вызвать симпатию ко мне и жалость к тебе. Но я не собираюсь напоминать о прошлом, чтобы доставить удовольствие здесь каким-нибудь старым дамам.
– Тогда спровоцируй их на мысль, что ты в ярости от моих поступков.
– С чего бы, подумай, я должна была бы прийти в ярость? Если наш эксперимент получится и я переберусь сюда на постоянно, что я выиграю, если другие люди захотят вдруг разделить со мной подобные чувства к тебе? Твой отец никогда не впадал в ярость и не позволял этого всем нам. «Мы должны уважать желание Н'oги, – сказал он. – Рождение детей может привести к осложнениям и даже являться причиной смерти».
– Даже так? Причиной смерти? Так он сказал?
– Он не только произнес это. Он так думал.
– Бедный папочка! Он не мог придумать ничего другого, чтобы обелить меня.
– Так он пробовал… пытался… объяснить это. Себе и нам.
– Я никогда не связывала мое решение с чьей-либо смертью.
– Конечно, не связывала. Ни со смертью, ни с чем-нибудь иным. Ты поступила так, как хотела, вот и все. Именно так я и объяснила все твоему папе. Но он упрямо придерживался своего понимания. И тогда я сказала себе самой: «Если Н'oга своим решением не вызывает у него мыслей о чьей-то реальной смерти, какое право я имею убеждать его в обратном?»
Задняя дверь, ведущая к газону и садику, была открыта, и Н'oга заметила, что комната, выходившая окнами на запад, стала розоветь.
– Здесь хорошо. Так приятно. Хони нашел тебе хорошее место. К слову сказать, я удивилась,
– Не только папины… мои тоже. Хони был впечатлен, как легко я освободила шкафы и полки. Если попытка с переездом сюда не увенчается успехом, я, в конце концов, вернусь в чистую, просторную квартиру, полную воздуха и света. Если бы ты была с нами, мы и тебя убедили бы выбросить все твое старье, которое там было.
– Не так уж много его там и было.
– Верно. Немного. А то, что осталось, ты можешь выбросить собственной рукой.
– И тем не менее, вы оставили висеть папин черный костюм.
– Он был совершенно новым и таким красивым, что стыдно было выбрасывать его на помойку.
– Может быть, ты решила сохранить его для нового мужа? – съязвила Н'oга, заставив мать рассмеяться.
– Н'oга, милая… ты ведь знаешь меня. Можешь ли представить меня с новым мужем?
– Ну, в конце концов, с любовником, – не отступалась дочь.
– С любовником? Не возражаю. Но тогда он должен оказаться японцем или китайцем, как любил на ночь глядя шутить твой папа. Но они обычно такие мелкие и тощие, что костюм им явно не подойдет. Я подумывала о том, чтобы предложить его Абади, но боюсь, он был бы смущен, если бы ему предложили носить одежду, принадлежавшую покойнику. Так что давай подумай о ком-то другом. Если хочешь, мы можем отдать его нашему соседу, мистеру Померанцу. Человек он симпатичный и всегда хорошо одет.
– Но без ботинок и носков… мне кажется, это оскорбило бы его.
– Какие ботинки и какие носки? Что ты там плетешь?
– Ботинки и носки, которые ты оставила под костюмом. Они выглядят так, словно ты дожидаешься, когда папа вернется.
– Это так и есть, Н'oга. Я жду, когда он вернется. Но если эти ботинки и носки… если они тебя чем-то смущают, можешь взять их и просто выкинуть.
– Посмотрим. А здесь… здесь и в самом деле приятно. И люди здесь кажутся милыми и образованными.
– Ты видела одного… двух… а здесь есть такие ужасные… которые не в состоянии даже выбраться из комнаты. Но если у нас все получится, как это облегчит жизнь Хони, которому не нужно будет ездить в Иерусалим – ведь он с каждым днем просто ненавидит его все больше и больше. Вот почему ему так нравится, что я здесь.
– Он по-настоящему привязан к тебе.
– Слишком. Появляется по несколько раз в день, посмотреть, как я и что со мной. И дважды даже обедал со мной в здешней столовой. А вчера он появился здесь с ребятишками – хотел, чтобы я приглядела за ними. Это правильно – ведь здесь есть трава, где они могут порезвиться, потому что комната у меня слишком мала для их энергии. Я думала, что они побудут у меня часок-другой, но Сара появилась через четыре. Я не сказала ни слова, ведь она, прежде всего, художница… и она совсем иначе, чем мы, относится ко времени. И если я когда-то могу быть ей полезной… почему бы и нет. Кстати, сейчас время обеда. Присоединишься ко мне?