История рода Олексиных (сборник)

Васильев Борис Львович

— Ваше имя, мадемуазель? — спросил он.

— С вашего позволения, сначала — дело. Начальник контрразведки должен уйти.

— Чего? — с хмурой недоверчивостью спросил Петр.

— Таковы условия, по которым ваш полк был переброшен на этот участок.

Командиры переглянулись. Потом комиссар сказал:

— Выйди, Петр.

Утков вышел, вызывающе хлопнув дверью.

— Ну? — спросил Тимохин. — Что велено передать?

— Приказано ждать вашего вопроса.

— Вы дерзки, мадемуазель, но красота с избытком искупает дерзость, — улыбнулся Незваный. —

В каком ритме передвигаются те, кто вас послал?

— Четыре шага — вдох, четыре — выдох.

— Присаживайтесь, — Старшов подал стул. — Тот, кто вас послал, давно закончил в юнкерском?

— Вместе с моим братом, но это несущественно.

— Ваше имя?

— И это несущественно. Впрочем, чтобы хоть как-то общаться, зовите меня Лерой.

Говоря это, она в упор смотрела на Старшова, то ли вспоминая о чем-то, то ли пытаясь о чем-то напомнить ему. Он столкнулся с нею взглядом, но Лера не опустила глаз, не потупилась, что следовало бы сделать барышне ее возраста. И опять Леонид подумал, что она кого-то неуловимо напоминает: «Нет, пожалуй, не Варю. А может быть, все-таки ее?»

— Что вы имеете нам доложить, мадемуазель Лера?

— Только то, что мне приказано. Группа будет прорываться на вашем участке. Сегодня среда? Значит, в субботу на рассвете. Командующий просит об артиллерийской поддержке и демонстрации атаки в течение получаса.

— А своя артиллерия у вас есть? — спросил Тимохин.

— Три действующих батареи идут на конной тяге. Имеют в запасе по пять снарядов на орудие. Остальные пушки волокут на быках в обозе. У нас много раненых и мало патронов.

— На ура прорываться будете? — насмешливо улыбнулся Незваный.

— Кавбригада — это наша единственная ударная сила — в настоящее время уже должна была подтянуться к ближним тылам противника. Одновременно с началом атаки командующий просит вас перейти в атаку всеми силами, но артогонь вглубь не переносить.

— Когда закончили гимназию? — вдруг поинтересовался Незваный.

— В семнадцатом.

— И сразу пошли воевать?

— Как только постучали в дверь, — улыбнулась Лера и опять посмотрела на Старшова. — Кажется, теперь я вам доложила все.

— У вас глазки не смотрят, — ласково сказал Викентий Ильич. — Комиссар, проводи барышню к нашим женщинам.

Когда они вышли. Незваный сорвался с места, покрутился по избе, закурил и снова уселся напротив Старшова.

— Все прекрасно, а ты хмуришься?

— Кавбригада. Если белые засекут ее движение…

— После принятого решения слово «если» для офицера не существует, Леонид. А то не быть тебе генералом.

— На переговоры идти нельзя, Викентий. Кроме того, сейчас, когда появилась связь с группой, это вообще бессмысленно.

— Наоборот! — горячо возразил Незваный. — У группы практически одни клинки кавбригады. Если мы отвлечем противника…

Спорили они долго, но Викентий Ильич все же настоял на своем. До предполагаемой встречи на ничейной земле оставались еще сутки, и Леонид надеялся, что с помощью Тимохина ему удастся отговорить Незваного от рискованного предприятия. Но комиссар неожиданно

согласился с доводами командира полка, и вопрос был решен окончательно.

— Все будет хорошо, Леонид. Ты забыл, что я — осколок армии Самсонова? Уж если мне тогда повезло…

4

Утро пятницы было тихим, томительным и на редкость жарким. Старшов лежал в окопчике охранения впереди линии обороны. Полк стоял чуть выше белых, державших утопающий в зелени городишко, в котором сходились четыре шоссейные дороги. Рядом расположились комиссар. Утков и неразговорчивый, собранный Незваный. Комиссар о чем-то говорил с особоуполномоченным, а Леонид, припав ухом к земле, напряженно вслушивался, не донесется ли конский топот или треск пулеметных очередей. Его не оставляла мысль, что разведка противника могла обнаружить кавбригаду группы, что все поняли их игру и теперь лучшие стрелки белых изготовились расстрелять командира красных на ничейной полосе.

В полдень сигнальщик, отобранный лично Тимохиным, вылез из полковых укрытий и, размахивая белым флагом, пошел навстречу противнику. И обе стороны затаили дыхание, ожидая внезапного выстрела, пулеметной очереди или еще чего-нибудь непредвиденного. Но ничего не произошло: сигнальщик отмерил половину пути, воткнул в землю древко флага и столь же неторопливо вернулся к своим.

— Моя очередь, — Незваный вынул из кобуры наган, протянул Старшову. — Дарю.

— Опять предчувствия?

— Надоел мне твой бандитский маузер, — Викентий Ильич легко вскочил на бруствер. — Черт, сапоги не чищены.

И неспешно зашагал к белому флагу. В бинокль было видно, что из противоположных окопов тоже поднялся офицер и направился к месту встречи. Они сошлись у флага, церемонно отдали честь друг другу, слова не доносились, но Старшова сейчас мало интересовал их разговор. Он до рези в глазах вглядывался в белого офицера, то и дело поправляя наводку: что-то знакомое чудилось ему в суховатой фигуре… «Мания у меня, что ли? — думал он, — все кого-то напоминают…»

О разговоре он узнал потом.

Навстречу Незваному шел молодой подполковник, черноглазый и загорелый, с демонстративно открытой пустой кобурой на двойной портупее. Сабли при нем не было, но он по привычке придерживал левую руку у бедра. Окопные офицеры, как правило, обходились без сабель, из чего Викентий Ильич заключил, что подполковник в грязи и снегах с солдатами не валялся. Они откозыряли друг другу, но не представились, что соответствовало договоренности, а лишь назвали должности: парламентер представился начальником штаба.

— Придется называть вас полковником, — он чуть шевельнул тонкой ниточкой черных усов, изобразив улыбку. — Итак, полковник, вами движет человеколюбие?

— Не только, хотя знаю о сыпняке в вашей части. Это — предлог для моего человеколюбивого комиссара.

— А суть?

— Идиотизм происходящего, полковник. Русские стреляют в русских, стараясь непременно попасть. Вы считаете это нормальным?

— А почему вы задаете вопрос, так сказать, с той стороны? Ведь вы — кадровый офицер.