История России. Факторный анализ. Том 1. С древнейших времен до Великой Смуты
Шрифт:
Экосоциальный кризис нанес тяжелый удар крупному землевладению и фактически разрушил поместную систему. Это губительно отразилось на боеспособности дворянского ополчения. Стремление восстановить эту боеспособность было первым стимулом к прикреплению крестьян, вторым стимулом было подражание могущественному соседу, Польше. Слабая правительственная власть была вынуждена уступить желаниям дворянства, и закрепощение было проведено без законодательного ограничения помещичьих оброков и барщины. Это привело к резкому росту ренты в мелких поместьях – там, где помещик, чтобы снарядиться на войну, был вынужден отнимать у своих крестьян последнее. Резкое увеличение ренты сужало экологическую нишу так же, как и увеличение налогов, – поэтому перераспределение ресурсов в пользу элиты привело к новому структурному кризису. Этот кризис был подобен кризисам, которые имели место в некоторых других странах, и были вызваны аналогичным процессом закрепощения крестьян. В качестве примеров можно привести кризисы в Египте начала XIII века и в Сельджукском султанате в 1090-х годах. [1604]
1604
Нефедов
Механизм кризиса был тем же, что и тридцать лет назад: отнятие зерна у крестьян привело к тому, что они не имели хлебных запасов, и в случае неурожая это должно было повлечь страшный голод. Такой голод стал реальностью в 1601–1603 годах. Голод привел к крестьянским восстаниям; в Центре эти восстания были подавлены, но южные окраины стали очагом, откуда гражданская война распространилась на всю Россию. Структурный кризис перерос в общий экосоциальный кризис. Результатом голода и войн была новая демографическая катастрофа. Поселения, созданные в предыдущий период на степном Юге, были разрушены кочевниками, и славянские земледельцы были вновь оттеснены в северные леса.
После окончания Смуты крепостное право не было формально отменено, но фактически сыск беглых не осуществлялся и крестьяне могли уходить от своих хозяев. Как и в 1570-х годах, уменьшение численности населения привело к снижению оброков и барщин. Таким образом, уровень жизни крестьян снова повысился, а доходы помещиков – понизились. В 1620-х годах начался период восстановления в новом демографическом цикле.
Здесь необходимо остановиться на критических замечаниях Роберта Крами, сделанных им по вопросу о возможности применения демографически-структурной теории для объяснения кризисов второй половины XVI – начала XVII века. [1605] Об одном из этих замечаний, касающемся объяснения колебаний численности населения влиянием эпидемий и неурожаев, мы уже говорили в пункте 5.14. Кроме того, Р. Крами утверждает, что рост цен в первой половине XVI века объясняется не демографическими факторами, а так называемой «революцией цен». [1606] В примечании, однако, американский исследователь сам отмечает, что «революция цен» пришла в Россию только в XVIII веке. [1607] Более существенно, на наш взгляд, замечание Р. Крами о том, что кризис Смуты пришелся на время падения численности населения после кризиса 1570-х годов, что, как он считает, противоречит положению демографически-структурной теории о том, что кризисы являются результатами перенаселения. Однако выше мы показали, что кризис Смуты был вторичным по отношению к первому кризису; он был вызван социально-экономическими последствиями первого кризиса, который, в соответствии с теорией, произошел в условиях аграрного перенаселения.
1605
Crummey R. Moscovy and the General Crisis… P. 166–168.
1606
Ibid. P. 167.
1607
Ibid; Mironov B. In Search of Hudden Information… P. 339–359.
Еще один важный аспект проблемы связан с развитием диффузионных процессов в период после катастрофы 1570-х годов. Победы Польши привели к распространению в России польского влияния и к частичной трансформации по польскому образцу; эти процессы проявились в активизации Земских соборов, в земском избрании Бориса Годунова на царство, во введении крепостного права, в создании первых отрядов немецких наемников. Великая Смута была не только гражданской войной, но и столкновением партий, придерживавшихся различной культурной ориентации, сторонников копирования польских порядков и приверженцев традиций. В конечном счете традиционалистская реакция заставила на время забыть о социальных проблемах и консолидировала различные социальные группы в борьбе с поляками и их приспешниками.
Заключение
Подводя итоги первой части нашего исследования, можно сделать вывод, что судьба России в большой степени определялась влиянием географического фактора. Русская равнина представляла собой огромный лесной массив, южнее которого располагались степи, а северо-западнее – почти непригодная в то время для земледелия «Северная Пустыня», Скандинавия. Причерноморская степь представляла собой западное ответвление занимавшей половину Евразии Великой Степи; это было обиталище кочевых народов, резко отличавшихся своим жизненным укладом от земледельцев. Кочевой образ жизни, освоение верховой езды и постоянная жестокая борьба за существование превратили кочевников в кентавров, обладавших полным военным превосходством над пешими ополчениями невоинственных лесных народов. Роль военной техники со всей силой демонстрировала влияние технологического фактора: время от времени инновации в применении кавалерии давали кочевникам новые военные преимущества, и с востока, из Великой
Другим очагом, извергавшим волны нашествий, была «Северная Пустыня»: высокое демографическое давление, скотоводческие занятия населения и постоянные войны делали менталитет скандинавов подобным агрессивному менталитету кочевников, и время от времени в руки скандинавов попадало новое оружие. Волна норманнских завоеваний был связана с изобретением дракара, а нашествие готов – с тактикой использования копейной фаланги.
Лесная и степная зоны Русской равнины существенно различались по условиям хозяйственной деятельности. В отличие от Великой Степи в причерноморских степях было возможно земледелие; по сравнению с лесной полосой здесь были более плодородные почвы и более теплый климат, поэтому обитатели лесов во все времена стремились переселиться в лесостепи – а затем и в степь. Однако периодические нашествия кочевников приводили к гибели земледельческих поселений в степи. Уцелевшие земледельцы бежали в северные леса, но кочевники преследовали их и подчиняли южные лесные области – в то время как северные лесные племена оставались независимыми (или почти независимыми). Затем, когда положение стабилизировалось, подчинившиеся кочевникам славяне выходили из лесов и с позволения завоевателей снова осваивали лесостепи – но следующее нашествие вновь приводило к гибели этих поселений.
Волны нашествий и демографические катастрофы разделили историю Русской равнины на несколько периодов. Иной раз нашествия следовали друг за другом со столь малым временным промежутком, что завоеватели не успевали создать новое государство. Так было в период Великого переселения народов, когда следом за гуннами пришли авары, а затем – древние тюрки (тюркюты). В другом случае завоевавшие причерноморские степи половцы не смогли использовать свое превосходство в условиях лесов, и равнина была разделена между разными народами по границе природных зон. В целом насчитывается семь периодов, когда на Русской равнине существовали относительно стабильные государственные или племенные образования – это скифский, сарматский, готский, хазарский, киевский, монгольский и московский периоды. Если попытаться выделить общее в их исторической динамике, то надо отметить, что все эти периоды начинались после демографических катастроф, далее следовал рост населения, который заканчивается новой катастрофой в конце периода – таким образом, мы имеем дело с демографическими циклами. В шести случаях, кроме последнего, московского, главной причиной катастрофы было нашествие новых народов, порожденное созданием нового оружия. Становление Московского царства и господство русской народности в последнем, московском периоде, также было связано с фундаментальной военной инновацией – с появлением огнестрельного оружия, вызвавшего волну русских завоеваний.
После окончания завоеваний начинался период социального синтеза, в течение которого происходил активный культурный взаимообмен между победителями и побежденными. Результатом синтеза во всех случаях, кроме московского, было создание ксенократического государства, в котором завоеватели становились военным сословием; причем в состав нового военного сословия входили и подчинившиеся завоевателям представители прежнего военного сословия, господствовавшего в предыдущий период. (В московском варианте в состав русского дворянства также были включены татарские огланы). Иногда (в скифский и киевский периоды) покоренные народы принимали имя завоевателей.
Специфика географического положения Русской равнины заключалась в близком соседстве с могущественными и культурными государствами Средиземноморья и Ближнего Востока. Поэтому вскоре после стабилизации нового государства оно начинало испытывать мощное политические и культурное влияние с юга. Затем происходил процесс частичной трансформации этого нового государства по образцу южных соседей. Скифский период характеризовался усвоением греческой культуры, готы усваивали римскую культуру, хазары – иудейскую и мусульманскую культуру Ближнего Востока, варяги-русы – византийскую культуру, монголы и татары – персидскую культуру, а московиты – османские военные и политические порядки. В некоторых случаях перенималась не только культура, но и религия: в хазарском случае ближневосточное культурное влияние привело к принятию иудаизма, русы обратились в православие, а монголо-та-тары приняли ислам. Во всех трех случаях (и в четвертом – московском) трансформация по ближневосточному образцу привела к перениманию порядков этатистской монархии.
Напомним, что в теории Ибн Халдуна на Ближнем Востоке вслед за завоеванием страны кочевниками следовало перенимание вождями завоевателей характерного для завоеванных обществ этатистского самодержавия. На Русской равнине самодержавие всегда было пришлым, оно было результатом диффузионного влияния с юга. К моменту нового завоевания в результате традиционалистской реакции оно обычно сходило на нет, поэтому пришельцы не могли заимствовать этатизм у покоренного населения. Но они снова и снова заимствовали его у развитых южных цивилизаций – в этом проявляется определенная закономерность, говорящая о том, что (с определенной модификацией) теория Ибн Халдуна применима не только для древних цивилизаций, но и для областей, подверженных их диффузионному влиянию.