История России. От Горбачева до Путина и Медведева
Шрифт:
Так что же на самом деле произошло с российской преступностью во время переходного периода? Лучший способ понять это – провести исследования виктимизации, сделав репрезентативные выборки жителей разных стран и опросив, были ли они жертвами особых преступлений, определенных стандартными способами. Такие исследования не искажены значительным расхождением в статистических данных, согласно которым люди в разных странах сообщали о преступлениях в милицию. На них не могут повлиять и власти. С 1989 года ассоциация научных исследователей при финансовой поддержке голландского министерства юстиции провела повторное исследование жертв преступлений почти в 46 странах. Группа опросила население Москвы в 1992, 1996 и 2000 годах. Полученные результаты показывают, что уровень преступности на самом деле увеличился в середине 1990-х годов, но к 2000 году он был примерно равен уровню 1992 года или даже ниже его. Частота краж со взломом возросла с 1,8 на 100 респондентов в 1992 году до 3,2
Согласно статистике, Россия не выделяется как особо криминальная страна.
Чем Россия схожа с другими странами в этом вопросе? Последние результаты, которые включают Россию, получены в конце 1990-х и начале 2000-х годов. Согласно этим статистическим данным, Россия не выделяется как особо криминальная страна. Из 46 стран, по которым были предоставлены данные, Россия стоит лишь на 37 месте по количеству жертв, пострадавших от краж со взломом, на 23 месте – от краж личного имущества и на 24 – от нападений с применением силы. Люди с большей вероятностью становятся жертвами тяжких преступлений в ряде развитых стран и государств со средним уровнем доходов. В то время как 1,8 % респондентов Москвы сказали, что их ограбили в предыдущем году, в Англии и Уэльсе об этом заявили 4,8 % городских респондентов, а в Дании – 3,2 %. В Москве на 1,1 % опрошенных нападали с применением силы по сравнению с 4,1 % жертв в Англии и Уэльсе, в Финляндии 2,9 % граждан подвергались нападению, в Швеции – 1,3 %. Во многих отношениях москвичи оказались в большей безопасности, чем жители Копенгагена.
Существует преступление, по которому можно получить более достоверные официальные данные (и для которых обследования жертв не подходят). Уровень смертности в результате убийств, особенно зарегистрированных в демографической статистике, менее всего подвержен занижению данных, отчасти потому, что большинство тел, как правило, находят. Всемирная организация здравоохранения собирает данные о показателях смертности по различным причинам. В 2004 году, последнем, за который были доступны данные, Россия находилась на 14 месте в мире по уровню смертности от насилия (за исключением войн и самоубийств). Среди стран со средним уровнем дохода в России показатель насильственной смерти составил 29,7 смертей на 100 000 человек; это превысило показатели таких стран, как Бразилия, Ямайка, Венесуэла, Южная Африка и Колумбия, которые возглавили список, имея 82,6 смертей на 100 000 человек.
Как и во многих крупных странах, уровень убийств в России сильно различается от региона к региону. В сибирской республике Тыва произошло невероятное количество убийств в 2004 году – 133 убийства на 100 000 человек, тогда как в кавказской республике Кабардино-Балкарии было совершено только 6 убийств на 100 000 человек. В целом уровень насилия увеличивается по мере продвижения на север или восток. Москва и Санкт-Петербург на самом деле имеют относительно низкий уровень убийств – 11 и 18 убийств на 100 000 человек соответственно. Для сравнения, количество убийств и непреднамеренных убийств в городах США на 100 000 человек в 2007 году в Детройте составило 46, в Балтиморе – 45 [199] , в Сент-Луисе – 40, в Вашингтоне – 31, в Филадельфии – 27. Если предположить, что статистика «убийств и непреднамеренных убийств» примерно сопоставима со статистикой убийств в России, Москва могла бы стоять на одном месте с Бостоном или Оклахома-Сити.
199
Детройте составило 46, в Балтиморе – 45: данные из единой программы отчетов по преступности ФБР. Н. С. Гаврилова и ее коллеги («Российский кризис смертности и качество статистики естественного движения населения») отмечают, что в Москве необычайно высокое число смертей классифицируется как «травмы неопределенных намерений», и предполагают, что сюда можно отнести большое количество неправильно классифицированных убийств. В. Г. Семёнова, О. И. Антонова («Достоверность статистики смертности (на примере смертности от травм и отравлений в Москве)») тщательно проанализировали московские свидетельства о смерти за 2003 год. Если принять во внимание их записи об убийстве во всех случаях и добавить все случаи, классифицированные как «травмы в результате контакта с острыми или тупыми предметами и травмы, полученные от огнестрельного оружия с неясными намерениями», это увеличит количество убийств на 24 %. Если, кроме того, добавить все случаи «травм неизвестного происхождения, намерений и т. д.» – только некоторые из них являются убийствами, – это увеличит количество смертей до 105 %. В первом случае уровень убийств в Москве поднимается до уровня Сан-Франциско; во втором – до Буффало и Атланты.
Почему
Рис. 10.6. Употребление алкоголя и количество убийств, Россия, 1980–2001 годы
Когда дело доходит до наказания, Россия здесь особо не выделяется. По состоянию на 2000 год за последние 12 месяцев, по которым предоставлены сравнительные данные, в России было посажено 6,3 человека на 1000 жителей. Она занимала третье место среди стран, по которым у ООН были данные, уступив лишь Свазиленду – 8,9 человек на 1000 человек и США – 6,4 на 1000 человек.
Экономическая и политическая системы России радикально не отличаются от таких же систем в других странах со средним уровнем дохода. Но, возможно, что сами русские отличаются. Вероятно, их культура, стремления и понимание смысла жизни выделяют россиян как уникальную цивилизацию, которой предназначено пройти по другому пути, в действительности конфликтуя с Западом.
На вопрос чего хотят русские, единственным разумным ответом будет – многого. Русские столь же переменчивы, как и граждане любой страны. Поиск общих характеристик в ходе тысячи проведенных с 1989 года опросов общественного мнения требует не только искусства, но и научного подхода. Тем не менее некоторые интерпретации в отличие от других лучше соответствуют действительности.
Хотят ли россияне жить в демократии? Может быть, основной западной точкой зрения в последние годы была та, согласно которой они в лучшем случае – равнодушные демократы, при правительстве Путина охотно обменивающие свои свободы на большее ощущение социального порядка. В этом обвиняют тысячелетнюю историю господства самодержавия в стране, крепостное право и так далее.
Но что говорят опросы общественного мнения? На первый взгляд, факты кажутся противоречивыми. С одной стороны, различные ученые отзываются о сильной стабильной поддержке демократического правительства. Ричард Роуз и его коллеги регулярно опрашивали россиян с 1992 года. «Когда попросили указать предпочтения между демократическим режимом и диктатурой, – пишут они, – более чем две трети населения положительно отнеслись к демократическому правлению и менее одного из десяти одобрили даже легкую форму диктатуры… Утверждение демократии в качестве идеала немного изменяется с течением времени». «Левада-Центр» также опрашивал респондентов, считают ли они, что «Россия нуждается в демократии». В последние годы от 55 до 67 % опрошенных ответили «да», по сравнению с 17–27 % тех, кто сказал «нет».
С другой стороны, газеты переполнены докладами опросов, которые, кажется, подтверждают авторитарные наклонности общественности. Подводя итоги принятого консенсуса в 2005 году, двое американских журналистов написали, что тогда не было демократии, и, возможно, ее никогда не было, она была всего лишь «целью, которую поддерживала значительная часть населения». В ходе опросов было «последовательно выявлено, что не более трети населения страны считают себя демократами… в то время как столь же большое количество людей считают, что авторитаризм является единственным путем для своей страны».
В частности, путаница может возникнуть по вине социологов, часто формулирующих вопросы так, чтобы можно было запутать респондентов или привести их к ответу об «авторитарной» позиции. Есть один общий подход, когда спрашивают, нужен ли стране сильный лидер [200] , и соглашаются в знак пристрастия к авторитарным наклонностям. Конечно, так как фраза «сильный лидер» с таким же успехом предполагает Саддама Хусейна или Уинстона Черчилля, ответы на этот вопрос не имеют смысла. Нет никакой причины для российских респондентов предполагать, что сильный лидер не может быть демократом, и, как сказано ниже, русские этого и не предполагали. Если нужно выявить пристрастие к диктатуре, можно спросить респондентов прямо – нуждается ли страна в диктаторе. Подавляющее большинство почти наверняка ответили бы «нет».
200
нужен ли стране сильный лидер: россияне спрашивали, на что должна опираться Россия – на демократическую форму правления или на «лидера с сильной рукой», чтобы решить проблемы страны. Те, кто выбрал сильного лидера, считаются антидемократами.