История России. От Горбачева до Путина и Медведева
Шрифт:
Руководители автономных республик начали принимать свои конституции, гимны, флаги и даже объявляли себя суверенными государствами.
Когда гласность устранила все предыдущие запреты, вспышка национализма, казалось, покатилась от стран Восточной Европы и Балтии. От Карелии на финской границе до Республики Саха в Восточной Сибири руководители автономных республик начали требовать новые культурные и политические права, принимать свои конституции, гимны, флаги и, утверждая превосходство своих законов над федеральными, даже объявляли себя суверенными государствами. Декларация о суверенитете Чечено-Ингушетии на самом деле вышла довольно поздно; это была 14-я республика в составе России, которая хотела стать суверенной. Некоторые националисты призывали изменить границы. В Южной Сибири бурятская партия агитировала объединить российскую Бурятию с Монголией, а некоторые алтайцы и хакасы мечтали о тюркских республиках в Сибири. В Татарстане националисты на
Татарстан и Чечня были самыми рьяными охотниками за автономией.
Для тех, кто видел всплеск первичного национализма в восстаниях литовцев и грузин, этническое пробуждение России выглядело так же. Национальности, которые ассимилировали благодаря россиянам, а позже советским людям, теперь начали вновь появляться. При ближайшем рассмотрении процесс выглядел менее спонтанным. Если бы мощное, исторически сложившееся чувство государственности побудило появление демонстраций и требований автономии, можно было бы ожидать сильного давления со стороны групп, которые сильнее всего отличались от русских в культурном и лингвистическом плане и которые больше всего подвергались преследованиям. На самом деле в республиках, где большинство людей говорили на русском [130] языке, требования автономии были не менее вероятными, чем там, где почти все говорили на языках меньшинств. Как ни странно, чем больше этнических русских было в республике, тем быстрее она объявляла суверенитет. Ни группы, депортированные Сталиным, ни те, кто недавно пережил насильственные этнические столкновения с местными русскими, не были сепаратистскими. Это правда, что две традиционно мусульманские республики – Татарстан и Чечня – были самыми рьяными охотниками за автономией. Но среди других республик мусульманские традиции не были столь популярны. Большинство руководителей республик также не воплощает в себе образ националиста. Как и номенклатурные националисты в Узбекистане и Украине, узнавшие о своих этнических корнях (см. главу 5), многие руководители автономных республик России незадолго до этого были типичными аппаратчиками. Вторая область, объявившая суверенитет в августе 1990 года, была Республика Коми – просторы девственного леса и тундры в Северной России. Активистом, поддерживающим коренные народы Коми, был не кто иной, как Юрий Спиридонов – этнический русский нефтяник-шахтер и партийный работник, уроженец Омска, получивший образование в Свердловске. Он однажды попал в неприятную ситуацию, проигнорировав обратившегося к нему на языке Коми: «А ты говори так, чтобы тебя понимали». Жители Коми были одним из самых ассимилированных меньшинств. К началу 1990-х годов они составляли лишь 23 % от местного населения; почти две трети из них говорили дома на русском. С другой стороны, в Республике Коми имеются месторождения угля, нефти, газа, золота и алмазов, которые местные лидеры, понятно, надеялись взять под свой контроль. Среди других ранних декларантов за суверенитет были давний аппаратчик Минтимер Шаймиев в Татарстане и Виктор Степанов в Карелии.
130
На самом деле в республиках, где большинство людей говорили на русском: для измерения «сепаратистской активности» я собрал данные по 11 показателям, включая объявленный суверенитет республики, заявленный статус союзной республики, принятие собственной конституции, оценку приоритета федерального законодательства над региональным, проведенный референдум о суверенитете, объявленную независимость, объявленное право на самостоятельную внешнюю политику в частности, и все сложил, чтобы получить общий индекс. Затем я посмотрел на то, как этот показатель коррелирует с различными показателями первичного национализма.
В этих вспышках микронационализма экономика, казалось, занимала заметное место. Этническим группам, которым довелось жить выше месторождений полезных ископаемых или чьи республики имели ценные промышленные активы, тяжелее было добиться самоуправления, чем тем, которые зависели от федеральных субсидий. Многие требования были явно экономическими, а не культурными или даже политическими. Республики требовали признания права владения местными ресурсами и находящимися в федеральной собственности заводами и шахтами. Они требовали налоговых льгот или социальных выплат и настаивали на перечислении сниженных сумм доходов в центральный бюджет.
К 1993 году российская «весна народов» превратилась, в «весну регионов». Нетерпимые к своим этническим соседям однородные славянские области вступили в борьбу за децентрализованную власть. Вологда – глухая провинция в северных лесах, славившаяся главным образом своим маслом и сыром, стала Вологодской республикой.
Короче говоря, волна миниатюрного национализма, охватившая Россию в начале 1990-х годов, была связана не столько с отличительными культурами и исторически сложившимися особенностями, сколько с ведением переговоров по поводу ресурсов. То есть нельзя сказать, что местные националисты были неискренними; многие были достаточно откровенными. Но опытные бюрократы, которые обычно достигали определенных вершин, знали, как использовать искренность националистов для достижения практического результата.
Эти специалисты хорошо понимали, каким образом можно было использовать маленькие вспышки – уличные демонстрации, недельную забастовку, чтобы испугать московских политиков и вынудить их пойти на уступки. Этнические недовольства были мощным стимулом для предстоящих конфликтов. Такой активист, как Шаймиев, мог полететь в Москву с фотографиями татарской националистической демонстрации в Казани и предупредить, что ситуация выскользнет из-под контроля, если ему не дадут большую свободу действий и средства для субсидирования убыточных предприятий. Те регионы, в которых не было националистов, стремились их придумать. Заместитель губернатора Тамбовской области – массивного сельскохозяйственного региона России, в 1996 году шутил, что самый ценный товар, который он может импортировать для улучшения экономического развития области, – это несколько тысяч татар.
Ситуация многих регионов, объявивших суверенитет и одолевающих Москву своими требованиями, была до боли знакома тем, кто только что наблюдал развал Советского Союза. Многие политики в правительстве и в оппозиции начали предупреждать, что Россию, возможно, ожидает та же участь. России, как заявил председатель Верховного Совета Хасбулатов, «угрожает балканизация». Страна вот-вот раздробится, сказал вице-президент Руцкой, на «более чем 100 банановых республик». Ельцин сам позже согласился, что в 1992 году опасность распада была достаточно серьезной. Многие ученые были согласны. Один западный аналитик в 1994 году написал, что Российская Федерация «не может быть самодостаточной как государство». Другие описывали сценарии интеграции и дезинтеграции. Российская общественность тоже, казалось, считала Россию недолговечной. В ноябре 1991 года 53 % согласились, что была «большая вероятность того, что РСФСР распадется на несколько независимых государств в самое ближайшее время».
Пессимисты могли бы провести недавние параллели и указать на исторические прецеденты. К 1993 году Россия была последней оставшейся посткоммунистической федерацией; другие три – Югославия, Чехословакия и Советский Союз – исчезли с карты. Значительно раньше благодаря послереволюционной Гражданской войне на территории России возникло несколько мелких малых государств.
Кроме того, появилась Кавказская Горная республика, Дальневосточная республика была сформирована к востоку от озера Байкал в 1920 году, с выборным парламентом, правительством и даже своими собственными почтовыми марками и валютой. В 1918 году несколько групп пытались создать Сибирскую республику, хотя это не увенчалось успехом.
Сепаратизм по сути не представлял величайшей опасности. В нескольких регионах действительно серьезная фракция настоятельно требовала полной независимости. Опасность состояла в том, что экономически мотивированные трудности отдельных регионов могли в совокупности лишить центральное государство всех ресурсов, сделав его беспомощным. К сентябрю 1993 года одна треть регионов удерживала некоторую часть или даже все свои начисленные налоги, угрожая правительству тем, что министр финансов Борис Фёдоров назвал финансовым удушьем. Такое движение за снижение налогового бремени повлекло за собой закономерные последствия – ни один регион не хотел платить налоги, в то время как соседи их не платили. В конце концов, когда центральное государство атрофируется, региональные объединения и местные органы вынуждены брать на себя функции, которые ранее выполнялись центральными органами, в процессе сформировав основу новых, более мелких государств.
И тем не менее Российская Федерация выжила. То, что большая часть населения была этнически русской, несомненно, помогло. Небольшие площади большинства регионов, многие из которых находились далеко от границы, также должны были заставить призадуматься сепаратистов, хотя большие объединения сибирских, дальневосточных, северокавказских и даже поволжских регионов могли быть вполне жизнеспособными. Большая заслуга для изменения направления центробежных тенденций должна, тем не менее, относиться к определенной стратегии, используемой администрацией Ельцина. Объединение регионов в середине 1990-х годов, несмотря на безнадежное отсутствие ресурсов у правительства, было одним из величайших достижений Ельцина.