История российского сыска
Шрифт:
В декабре 1933 года решением Московской областной комиссии по чистке партии из ее рядов был исключен и соратник Шляпникова по «рабочей оппозиции» 1920—1922 годов Медведев с формулировкой: «...как буржуазный перерожденец, не разделяющий программы и линии партии, политически и организационно порвавший с партией». Его отправили в ссылку в Карельскую АССР, где он работал в мастерских Беломорско-Балтийского канала.
Сразу после убийства Кирова 1 декабря 1934 года Шляпников, Медведев и ряд других бывших участников «рабочей оппозиции» были арестованы органами НКВД. Уже сам
При аресте Шляпникова и Медведева в январе 1935 года у них были изъяты материалы так называемой «московской контрреволюционной организации» — группы «рабочей оппозиции» и других оппозиционных групп 20-х годов, партийные и служебные документы различных ведомств и организаций, где они работали в разное время.
Большинство арестованных по данному делу отрицало свое участие в какой-либо контрреволюционной деятельности и сам факт существования в 30-х годах организованной московской группы «рабочей оппозиции».
Но это не принималось во внимание.
Шляпников обвинялся в том, что до 1935 года проводил подпольную антисоветскую работу, создал в городах Москве, Омске и Ростове контрреволюционные группы «рабочей оппозиции» и руководил ими, а также в том, что устраивал на своей квартире собрания московской группы «рабочей оппозиции», на которых критиковались мероприятия партии и Советского правительства и вырабатывались контрреволюционные установки, распространявшиеся затем среди единомышленников в других городах.
На первом после ареста 3 января 1935 года и последующих допросах Шляпников отвергал обвинения в проведении какой-либо контрреволюционной работы на протяжении трех предшествующих аресту лет, отрицал правдивость предъявленных ему «обличительных» показаний Каменева, Сафарова, Вардина-Мгеладзе, Сергиевского и Михайлова, а также свое участие в создании и руководстве «контрреволюционными» организациями «рабочей оппозиции» в Москве, Омске и Ростове.
«Впервые слышу, — говорил Шляпников следователю, — о существовании подобного рода нелегальных групп».
16 января 1935 года А. Шляпников обратился с письменным заявлением на имя прокурора СССР Акулова и наркома внутренних дел СССР Ягоды. В этом документе, в частности, говорилось:
«Следствие предъявило мне ряд весьма серьезных обвинений, но до сих пор я не имею возможности подробно дать свои объяснения по существу каждого из них. Мои ответы в протоколы допроса заносятся лишь в краткой форме отрицания или подтверждения. Мои просьбы позволить мне самому писать ответы по существу задававшихся следователем вопросов отклоняются...
Несмотря на мое исключение, я все же продолжал состоять на учете в ЦК ВКП(б) и там решать все вопросы своих занятий. Будучи возвращен из ссылки в апреле 1934 года, я явился в ЦК, где вел беседы с т. Ежовым, от него получал указания о дальнейшем...
По возвращении из ссылки у меня произошло ухудшение в состоянии здоровья: я страдаю от последней контузии, и в настоящее
В июле я подал в СНК прошение о пенсии. В октябре Н. И. Ежов сообщил мне, что вопрос о предоставлении мне пенсии решен положительно, и поручил своему секретарю помочь мне в продвижении оформления этого дела...
Самое существенное обвинение, предъявленное мне, заключается в ведении нелегальной контрреволюционной работы.
Все это обвинение покоится на предположениях и чудовищно ложных данных агентуры. Никакой подпольной работы против партии и правительства я не вел, никаких платформ не писал, никаких директив никому не давал.
Обвинение считает, что я «вел работу» на «старой платформе» 1920—1921 годов, не видя всей смехоты в подобной постановке...
Данного партии слова в 1926, 1929, 1932 годах я не изменял. Организационной же работы никогда не вел и публично высказывался против нее...»
Далее Шляпников описал свои встречи с Каменевым, Зиновьевым, Федоровым, Евдокимовым, Куклиным и при этом отметил:
«Все эти товарищи были мне более близкими знакомыми, чем Сафаров, но и они никогда не ставили передо мною вопросов нелегальной работы. И я сам был уверен, что они ее не ведут, как не вел ее и я сам... В июне 1933 года меня чистили и исключили из партии как «двурушника». Никаких оснований для этого, по моим понятиям и поведению, не было, и я терялся в догадках, в поисках подлинных мотивов моего исключения. За время с 1929 года я шел все время по пути примирения.
Политика партии в области развития народного хозяйства, построение социалистической базы не только в городах, но и на селе (коллективизация, укрепление совхозов) покрывали полностью все наши прошлые чаяния, все мои в этом деле ожидания.
Наконец, в марте 1934 года новый удар — ссылка. При этом, объявляя мне распоряжение о ссылке, заявляет (Рутконский), что никаких обвинений предъявить мне не имеет, что в ОГПУ дел против меня нет... Но из ссылки меня вскоре вернули. Я принял это как признание ошибочности совершенной надо мной расправы. Все это время я был занят или работой над рукописью, или поисками средств для жизни, ликвидируя часть своего имущества, своих инструментов и вещей, в ожидании обещанной в ЦК пенсии... На этом месте — арест...
Я прошу Вас проверить все возводимые на меня обвинения. Сам я готов помочь следствию разъяснением всего, что может быть ему непонятным в моих действиях.
За время моего партийного бытия я совершил много ошибок, но я давно вскрыл их публично и отошел от них. Находясь в заключении, я ни на один момент не терял надежды на полную и всестороннюю свою реабилитацию, так как никакой работы антипартийного и контрреволюционного характера я не вел».
Медведев на предварительном следствии также отрицал свое участие в создании и руководстве нелегальной деятельностью так называемых групп «рабочей оппозиции» и в связях на антисоветской платформе с Зиновьевым и Каменевым. В определенной мере политические настроения Медведева этого периода показывают его ответы на допросе 5 февраля 1935 года о взаимоотношениях со Шляпниковым: