История российского сыска

Кошель Петр Агеевич

Я прошу Вас проверить все возводимые на меня обвинения. Сам я готов помочь следствию разъяснением всего, что может быть ему непонятным в моих действиях.

За время моего партийного бытия я совершил много ошибок, но я давно вскрыл их публично и отошел от них. Находясь в за­ключении, я ни на один момент не терял надежды на полную и всестороннюю свою реабилитацию, так как никакой работы ан­типартийного и контрреволюционного характера я не вел».

Медведев на предварительном следствии также отрицал свое участие в создании и руководстве нелегальной деятельностью так называемых групп «рабочей оппозиции» и в связях на антисовет­ской

платформе с Зиновьевым и Каменевым. В определенной мере политические настроения Медведева этого периода показывают его ответы на допросе 5 февраля 1935 года о взаимоотношениях со Шляпниковым:

«В письме, посланном мною Шляпникову А. Г. с оказией 4 июня 1934 года по вопросу о нашем (моем и Шляпникова) исключении из партии, я изложил свою точку зрения, заключаю­щуюся в том, что это запоздалый эпизод политической борьбы господствующих политических сил в ВКП(б) со всеми неприемлющими идеологию и интересы этих сил.

Я считал, что наше «преступление» состояло в том, что я и Шляпников не уложились в прокрустово ложе «сталинской эпо­хи». Переписку с Шляпниковым в данном изложении я контрре­волюционной не считаю...

Вопрос о моем восстановлении в ВКП(б) я не поднимал и под­нимать не собирался по следующим соображениям:

а) можно было бы поднимать вопрос о восстановлении, если бы это могло послужить для кого-либо организующим моментом, средством воздействия на какие-либо партийные круги, располо­женные к нам;

б) в случае попытки вернуться, это повлекло бы нас к необхо­димости подвергнуть себя всему тому гнусному самооплевыва­нию, которое совершили над собой все «бывшие»;

в) вся история внутрипартийной борьбы за последние годы не оставляла никаких сомнений в том, что и нам не отведено ничего другого, кроме того, что имело место со всеми «бывшими», пы­тавшимися вернуться х своему прошлому.

Все свои надежды на избавление от положения военнопленно­го существующего режима я строил на ходе внутренних и внеш­них событий. В противном случае я знал, что буду обречен как жертва царящего у нас режима. Об этом я писал Шляпникову. Больше ни с кем из своих близких товарищей я вопрос о своем восстановлении в ВКП(б) не обсуждал».

Арестованный В. Демидов на допросах в январе—марте 1935 го­да дал показания по интересующим следствие фактам его био­графии, о личных знакомых (в их числе он назвал С. И. Маслен­никова), объяснил наличие у него некоторых печатных докумен­тов оппозиционного характера желанием написать работу, посвященную истории оппозиции. В то же время он полностью отрицал наличие связей с Шляпниковым после 1930 года, кате­горически отвергал обвинения в провокаторстве до 1917 года.

Этих же позиций Демидов придерживался и на очной ставке с Ивановым, во время которой Иванов говорил о якобы имев­ших место контрреволюционных разговорах на даче-квартире Демидова в 1933—1934 годах. Демидов назвал эти утверждения ложными.

16 февраля и 30 марта 1935 года Демидов написал два письма в Центральную комиссию партийного контроля на имя Шкирятова и Ежова, в которых заявлял, что после X съезда партии он полностью отошел от взглядов «рабочей оппозиции» и никакой фракционной деятельностью не занимался. Демидов просил срочно вмешаться и разобраться в его деле.

Второе письмо, он завершал следующими словами: «...я счи­таю, что лучше самому рассчитаться с жизнью, чем подвергаться медленному, но верному

уничтожению, уготованному мне в ре­зультате клеветы. В случае неполучения... ответа до 4 апреля я с 5 апреля начинаю смертельную голодовку».

Николаенко на первом допросе 21 января 1935 года показал:

«В подпольной организации «рабочая оппозиция» я не состо­ял и не состою. На нелегальных сборищах в квартире у Шляпни­кова я не участвовал... Никакой информации о контрреволюци­онной деятельности на Северном Кавказе я ни от кого не получал. Никаких установок о контрреволюционной деятельности никог­да никому не давал».

На допросе 28 января 1935 года, отвечая на вопрос следовате­ля, известно ли ему, что Шляпников является лидером контрре­волюционной организации «рабочая оппозиция», Николаенко заявил: «Я знаю о том, что в период X и XI съездов РКП(б) Шляпников возглавлял группу «рабочей оппозиции». Ни X, ни XI съезды группу «рабочей оппозиции» контрреволюцион­ной не рассматривали. Я до сих пор не знаю ни одного решения партии и ее ЦК, где «рабочая оппозиция» квалифицировалась бы контрреволюционной».

Аналогичные показания на следствии давали также Бруно, Масленников, Тихомиров и М. Прокопенко. При этом Прокопен­ко не скрывал, что передал своим сестрам Ружицкой и Ахмедовой принадлежавшие ему книги Троцкого и Зиновьева и револьверы, так как после ареста Медведева ожидал обыска и боялся навлечь на себя подозрения.

Жена М. Прокопенко и его сестры — Ахмедова, Догадина и Ружицкая допрашивались (Ружицкая — дважды) только по эпи­зоду передачи литературы и оружия. Указанный факт они под­твердили, причем Ружицкая заявила, что полученные от брата книги Троцкого и Зиновьева не сожгла.

Арестованные по данному делу Вичинский, Серебренников, Михайлов и супруги Тарасовы сначала отрицали предъявленные им обвинения в контрреволюционной деятельности, а затем дали признательные показания.

Такого же рода показания дали в ходе следствия и другие арес­тованные по этому делу лица. К следственным материалам по московской группе «рабочей оппозиции» были приобщены также показания Кадыгробова, Кунгурцева и Федотова, привлеченных по делу омской организации «рабочей оппозиции».

На основании всех этих показаний Шляпников, Медведев, Бруно, Николаенко и другие привлеченные по делу лица были признаны виновными в том, что являлись членами подпольной контрреволюционной группы «рабочей оппозиции» в Москве, «...периодически собирались на квартире у Шляпникова или Медведева, подвергали резкой контрреволюционной критике по­литику партии и Советской власти, вырабатывали свои контрре­волюционные установки, которые распространяли среди осталь­ных своих единомышленников в Москве и на периферии».

Как указывалось в обвинительном заключении по делу, под руководством московской группы в Омске, Одессе, Ростове и других городах СССР были созданы и вели контрреволюцион­ную работу подпольные группы так называемой «рабочей оппози­ции».

Обвиняемой по этому делу Тарасовой было инкриминирова­но, что она «разделяла политические установки «рабочей оппо­зиции», знала о контрреволюционных настроениях своего мужа и его единомышленников, знала его связи, но не доводила до сведения об этом органов власти»; обвиняемым О. Прокопенко, Ружицкой, Ахмедовой и Догадиной вменялось в вину участие в сокрытии нелегальных документов «рабочей оппозиции» и ог­нестрельного оружия.