История розги

Бертрам Джеймс Глас

Когда Лопатнюкова пришла в себя, она на расспросы в сыскном отделении рассказала следующее:

«Мы позавтракали с Ваней в одном ресторане, где выпили, но я не была пьяная. Затем мы поехали… Ваня привез к одной даме, по его словам, хорошей знакомой. Он мне назвал ее Марией Ивановной. Здесь мы пили вино. Через некоторое время Ваня сказал, что он уедет по делу, но скоро вернется за мною. Как только он уехал, Мария Ивановна позвала какую-то женщину и велела ей показать мою комнату… Я сказала, что мне комнаты не нужно, так как сейчас приедет Ваня за мною… На это дама засмеялась и сказала, что Ваня больше не приедет, и теперь я должна слушаться ее и вот Эмилию Федоровну, если не хочу, чтобы мне было плохо… Тогда я догадалась, что попала в бардак, и стала плакать и просить меня отпустить, иначе я буду жаловаться полиции. В это время принесли два шелковых платья и белье. Эмилия Федоровна подошла ко мне и велела мне переодеваться, «так как уже скоро

десять часов и скоро могут приехать гости». Я опять в слезы и, взяв зонтик, хотела выйти из комнаты… Мария Ивановна подошла ко мне, вырвала зонтик, бросила его на кровать и сказала, чтобы «я не дурила и тотчас одевалась», иначе мне будет очень плохо… Я говорю, что не стану одеваться, тогда она подошла и ударила меня со всего размаху по щеке… Я закричала: «Вы не смеете меня бить, я не ваша дочь!» А она говорит мне: «Пороть розгами буду, если, стерва, не будешь делать, что тебе велят!» При этом опять меня ударила по другой щеке. Тогда я хотела броситься к окну и закричать, но меня схватили и, потащив к кровати, стали хлестать по щекам; я, конечно, закрывала лицо руками, но они отнимали и били по лицу, так что у меня пошла кровь из носу. Тогда они перестали. Мария Ивановна опять меня спросила: «Оденешься ли ты, проклятая стерва, и выйдешь к гостям?» Я говорю, что ни одеваться, ни выходить к гостям не стану, пустите меня, я буду жаловаться на вас за побои полиции… Тогда Мария Ивановна говорит Эмилии Федоровне: «Эмилия, вели Егору приготовить побольше хороших розог и скамейку в сарае, потом пускай и сам придет взять ее поучить хорошенько, а Агафье скажи, чтобы ждала нас в сарае»! Когда Эмилия ушла, Мария Ивановна опять подошла ко мне ближе и говорит: «Маша, лучше слушайся, а то больно выдеру и буду пороть, пока не станешь, как шелковая, всю шкуру спущу, а настою на своем! Ну, будешь одеваться ко встрече с гостями»? Я опять говорю, что незачем мне одеваться, когда я одета, гостей мне не нужно, я не блядь, а пороть меня розгами вы не смеете! Тогда Мария Ивановна говорит: «Посмотрим, что ты запоешь под розгами, шкура барабанная», — и опять ударила меня по щеке.

Я ничего не ответила, вижу, что попалась, и, сев на кровать, стала только плакать… В это время пришла Эмилия Федоровна с здоровенным мужиком и говорит: «Мария Ивановна, все готово!» Та опять мне говорит: «В последний раз говорю, Маша, будь умницей и делай, что я тебе приказываю, иначе будет очень больно!» Я говорю: «Хоть режьте, а блядью не буду!» Тогда она велела Егору отвести меня в сарай. Так как я не хотела идти, то он ко мне подошел и, взяв меня за талию, говорит: «Нужно, Маша, слушаться хозяйку и идти в сарай!» Я говорю, чтобы отпустили меня, не их девочка, чтобы слушаться… Тогда Егор хотел меня взять на руки, но я стала брыкаться, кусать его за руку и кричать: «Пустите меня, вы с ума сошли! Я хочу уйти!» В ту же минуту я почувствовала, как мне связали веревкой обе руки и ноги, а Эмилия Федоровна всунула мне в рот платок. Егор взял меня на руки, и все пошли в сарай.

Когда меня принесли в сарай, то там уже была одна баба. Вместе с Эмилией они меня уложили на скамейку, я была так слаба, что перестала сопротивляться, видела, что ничего не поделаешь… Я чувствовала, что кто-то развязывает мне панталоны и спускает их до низу… Потом мне все платье с юбками и сорочкой завернули на голову. Тогда Мария Ивановна велела вынуть платок изо рта, а Егору пороть меня. Меня никогда в жизни не секли розгами, а потому, когда я почувствовала первый удар, то света не взвидела и думала, что я умру от боли и стыда. Сильно рванулась, но увидала, что меня крепко держат, и стала только кричать. Что это была за боль, не могу передать… Затем меня все секли, но потом остановились, и Мария Ивановна говорит: «Я тебе дала пятьдесят розог и сейчас дам еще столько же, если ты не обещаешься одеться и слушаться меня!» Я говорю, что не могу блядовать! Тогда она опять велела пороть.

Егор стал драть меня еще сильнее, и я стала кричать, чтобы меня простили и что я согласна на все и буду слушаться. Меня все-таки продолжали драть. Наконец, когда перестали, то я опять кричу, что готова на все, только бы не секли меня. Мария Ивановна говорит: „Маша, я тебе дала сто розог, но думаю, что тебя сегодня можно еще пороть, чтобы выбить у тебя всю дурь из головы! Агафья, принеси еще свежих розог!“ Услыхав это, я стала божиться, что готова слушаться и пускай меня опять выпорют еще больнее, если я солгу. Но Мария Ивановна все-таки не отпускала меня со скамейки. Вскоре Агафья вернулась с новыми розгами. Мария Ивановна взяла у нее пучок розог и, подойдя ко мне, показала розги, прибавив: «Я не верю, что ты будешь слушаться, и велю сейчас опять тебя сечь еще больнее, я вижу, что ты обманываешь»… И тут же передала розги Егору, как я не клялась и не уверяла, что не лгу и готова все делать. Опять меня стали пороть, от боли я не могла кричать, дух захватывало. Но скоро опять перестали. Мария Ивановна спрашивает: «Ну, что, Маша, будешь слушаться

и переоденешься здесь же в сарае?»

— Переоденусь здесь в сарае! Только простите и не бейте.

— Постараешься быть хорошенькой, иначе помни, что я тебя прямо из зала отведу в сарай и опять выпорю, но уже много больнее!

Я начинаю клясться, что все буду делать, тогда Мария Ивановна спрашивает меня, буду ли я ласкова с гостями? Я опять клянусь, что буду ласкова, если же не буду, то пускай меня опять порют. Только теперь она позволила меня снять со скамейки. Когда я встала, то она при всех подняла мне все платье с рубашкой и сказала: «Полюбуйся, Маша, на свою спину, видишь, что бывает, когда меня не слушаются!» Я из стыда не хотела смотреть и старалась опустить платье, говоря, что мне стыдно. Но она ударила меня не сильно по щеке и прибавила: «Обещала слушаться, а не слушаешься, стыдно не слушаться, если говорю, смотри на спину, так значит не стыдно, и должна смотреть, я лучше тебя знаю, что стыдно и что нет, видно я тебя мало пробрала, и нужно опять велеть пороть!» Тут я совсем обезумела, увидав, что меня опять хотят класть на скамейку, сама подняла все и стала смотреть на спину, умоляя простить и говоря, что я не поняла… Вся спина была в рубцах, из многих сочилась кровь, были рубцы темно-красные. Теперь я видела, что нужно все делать, если не хочу опять быть поротой. Когда мне принесли белье, платье, зеркало и все необходимое для туалета, Марья Ивановна велела уйти Егору и Агафье. Сама же осталась с Эмилией Федоровной, и все время были, пока я умывалась и пееодевалась. Когда я была совсем готова и приняла вполне приличный вид, так что волнение от пощечин и наказания розгами было заметно только по раскрасневшемуся лицу, что, по-моему, делало меня еще интересней, Мария Ивановна осмотрела меня, похвалила и рассказала мне некоторые подробности, которых я не знала. Затем сказала, что я могу идти в зало. Но мне нужно было за естественной надобностью… Мария Ивановна велела позвать за Агафьей и отпустила меня только с ней. Вернувшись оттуда, я еще раз поправилась и пошла в зало».

Оказалось, что в истекшую ночь она имела у себя одиннадцать «гостей», десять человек были у нее временно, а одиннадцатый остался ночевать. Лопатнюкова отправлена в больницу. Скоряк и Шомнис предаются суду.

Глава XII

Флагелляция и любовь

Не подлежит никакому сомнению, что женщина в любви будет, обыкновенно, такой, какой пожелает видеть ее мужчина, с которым ей приходится иметь дело в минуты страсти.

Выше мы говорили, что девушка, за исключением патологических случаев, во время наступления половой зрелости волнуется от сладострастных мыслей, но становится нормальной в этом отношении около восемнадцати или девятнадцати лет.

Очень часто к этому времени ее чувства, недавно еще так возбужденные, вдруг успокаиваются вследствие родов, необходимости зарабатывать кусок хлеба или от светской жизни и флирта, особенно сильно атрофирующего здоровую чувственность у женщины.

Но бывают такие женщины, у которых с годами развивается сладострастие.

За исключением патологических случаев полового извращения, женщина в таком периоде неизбежно удовлетворяет свою страсть с мужем или любовником, от которых и зависит та дорога страстей, по которой она пойдет.

Если мужчина нормален, она станет тоже нормальной, если он садист, то и она сделается более или менее садистской в зависимости от своего темперамента. Если он — флагеллянт, неизбежно ей придется познакомиться с розгами и пристраститься к ним.

Моя пациентка, госпожа Р. Б., была тридцати четырех лет и только по слухам знала о наслаждении, испытываемом некоторыми лицами при флагелляции, когда сошлась близко с одним молодым человеком, на вид слабым, деликатным, но с твердым, жестким взглядом; в форме его носа и рта проглядывала повелительность.

По ее словам, он был страшный любитель флагелляции, и в ней его соблазняли главным образом сильно развитой круп и ляжки, многообещающие округленности тела, а также величественный вид богини, которой недоставало только немного властности и строгости во взоре, чтобы вполне осуществить ту идеальную любовницу, которую создало его воображение.

Вначале они имели нормальные половые сношения. Очевидно, он хотел ее сперва приручить, считая совершенно неподготовленной к тем упражнениям, в которых он собирался пригласить ее принять участие.

За последнее время на свиданиях он стал проявлять особенную озабоченность, рассеянность и злость. Будучи в него сильно влюбленной, дама умоляла открыть ей причину его беспокойства. Может быть, он ее разлюбил?

Он признался, что один вид ее волнует его странным желанием испытать наслаждения, которые рисовало ему его воображение и которое можно испытать только от страданий, он славословил поцелуи, так сказать, кровавые…

Б. слушала его с удивлением и даже некоторым испугом…

Хотя она не дала согласия, но по выражению ее лица он понял, что отныне он может действовать с нею смело.