История русского народа и российского государства. С древнейших времен до начала ХХ века. Том I
Шрифт:
Во-вторых, характерное для этой эпохи натуральное хозяйство вело к самообеспечению каждого региона всем необходимым и делало излишними тесные контакты между ними. Парадоксальным образом, в Киевской Руси внешняя торговля явно доминировала над внутренней. Ведь сама страна возникла на транзитном торговом пути. Бурно развиваясь, отдельные территории и города перестали нуждаться во власти Киева и, соответственно, перестали поддерживать его деньгами и людскими ресурсами.
В-третьих, Киевская Русь изначально была непрочным образованием, распадавшимся и вновь «собиравшимся» при каждой смене князя. Наличие двух противостоящих центров: Киева на юге и Новгорода на севере – также способствовало распаду древнерусского государства.
В-четвертых, несмотря на рост центростремительных тенденций, сохранялась значительная специфика союзов племён восточных славян (в социальных связях, обычаях, быте, языке). И поэтому возникшие на развалинах Киевской Руси удельные княжества нередко по своим границам совпадали с границами старых догосударственных образований и протоэтносов (например, Полоцкое княжество соответствует землям кривичей,
В-пятых, бояре и дружинники, которые на ранних этапах становления Киевской Руси были заинтересованы в сильной центральной княжеской власти (ибо она давала им добычу в ходе военных набегов и защищала от кочевников) со временем стали переориентироваться на местных князей. Знатные люди получали вотчины, оседали на земле, сменяя психологию авантюристов-конкистадоров на психологию домохозяев-«крепких хозяйственнков». На время (после походов в степь Владимира Мономаха) прекратились и набеги половцев. Теперь бояре предпочитали не ехать в далёкий Киев и не посылать туда дань, а ориентироваться на местного князя.
Наконец, шестой, последней по значению, и непосредственной причиной распада Руси была борьба за лидерство между князьями из дома Рюриковичей. Существующее «в теории» «лествичное право» наследования «столов» было громоздким и запутанным. Стремительный рост числа членов княжеского дома, которых надо было обеспечить «уделами», и нежелание многих из них дожидаться своей очереди, привели к ожесточённой борьбе за власть. Военные столкновения, распри, ослепления и насильственные пострижения в монахи соперников (ибо после убийства и канонизации Бориса и Глеба на братоубийство было наложено религиозное табу, а ослепления и пострижения были органической частью византийской политической культуры, быстро усвоенной на Руси), привод на Русь иноземцев (половцев, поляков, венгров) стали обычным делом для Руси конца XI–XII веков. Летописцы и церковные деятели тех лет постоянно с осуждением говорят о «ссорах и которах» между князьями. По словам русского эмигрантского историка середины XX века С.Г. Пушкарёва: «с каждым новым поколением Ярославичей родовые отношения становились все более сложными и запутанными, родственные чувства между различными ветвями княжеского рода исчезали, некоторые крупные области разделялись на несколько более мелких княжеств, а потому споры и столкновения между князьями, наконец, открытая вооруженная борьба за власть стали хроническою болезнью Киевской Руси». Однако, очень важно подчеркнуть, что, по словам В.О. Ключевского: «Местное неслужилое население обыкновенно довольно равнодушно относилось к княжеским распрям. Боролись собственно князья и их дружины, а не земли, не целые областные общества, боролись Мономаховичи с Ольговичами, а не Киевская или Волынская земля с Черниговской». Столкновения небольших княжеских отрядов редко приводили к опустошению земель и к взаимному ожесточению между их жителями. Поэтому, несмотря на княжескую борьбу и политическое разделение Руси, единство населения в это время лишь укреплялось.
Если на первом этапе этой борьбы (во второй половине XI века) все соперники стремились отнять друг у друга Киева и стать «великими князьями», контролирующими всю страну, то затем (по мере ослабления Киева и стремительного подъема региональных центров), наступает признание борющимися сторонами друг за другом определенных постоянных территорий. Теперь князья из временных «находников», стремительно перемещающихся со «стола» на «стол», начинают осознавать себя стабильными правителями определённых земель, желающими лишь укрепить свою власть на этих землях и, по возможности, отхватить кусок земли у своего соседа.
Современному нам человеку, привыкшему к развитой юридической системе, унификации и регламентации общественной жизни, трудно понять это общество (Русь XII века) – с его принципиальной пестротой, качественным многообразием, динамизмом, постоянной сменой ситуаций, огромной ролью неформальных связей и традиции. Вся жизнь древнерусского общества тогда строилась не на формальной и всеобъемлющей регламентации (как в современном обществе – на Конституции), а на личных связях, прецедентах, разнообразных и меняющихся раскладах сил, множестве различных прав и интересов – взаимодействующих, но никогда не сводимых к «единому знаменателю». Так, не было формальных писанных законов, связывающих князя с его дружиной, но существовали устные договоры верности и службы, причём дружина могла отказать князю в повиновении. Не существовало писанных законов, ограничивающих власть князя, однако вече легко могло указать ему «на дверь», сказав: «пойди, княже, прочь, не хотим тебя» и пригласить другого, сказав: «приди, княже, хотим тебя». Не существовало формальных законов, решающих все вопросы наследования власти на Руси – однако, существовала традиция «лествичного права» (опирающаяся на обычай и общественное мнение), в которую, в свою очередь, вносили поправку решения веча, восстания, военная сила, межкняжеские договоры, позиция бояр. Какой-нибудь «законный» князь мог быть слаб и непопулярен у веча или дружины и – терять «стол» (особенно, потерпев поражение на войне), а другой – удачливый на войне, любимый в народе, поддержанный боярами, садился на его место. Всё это общество находилось в постоянной динамике, многообразии, борьбе сил. Например, считалось, что решения веча большого города обязательны для его «пригородов» (то есть окрестных городов и территорий), однако на деле они вполне могли и не послушаться его решения, – например, принять к себе на «стол» князя, изгнанного из столичного города или не послать своё ополчение в общее войско. Вехами в борьбе за власть на Руси стали межкняжеские съезды: 1097 года в Любече, 1100 года в Витичеве и 1103 года в Долобске. На них князья делили земли, договаривались о перемириях, обсуждали проекты совместных походов против
В 1169 году Киев был разгромлен, опустошён и разграблен армией суздальского князя Андрея Боголюбского. Три дня воины, ворвавшиеся в город, грабили и убивали жителей, разоряли храмы и монастыри, забирали из церквей иконы и колокола. Однако, взяв и разорив Киев, Андрей Боголюбский не остался в нем, а вернулся в свои владения. Многозначительное событие, показывающее, что обладание Киевом перестало означать власть над Русью! Значение «матери городов русских» стремительно уменьшалось, и Киевское княжество, многократно опустошённое и утратившее экономическую опору в виде днепровской торговли, пришло в полный упадок.
На смену более или менее единому государству пришли десятки княжеств. Новые и новые, всё более мелкие, уделы образовывались путем «отпочковывания» от более крупных. Так, на протяжении XI–XII веков, от Киевского княжества «откололось» Черниговское, от Черниговского – Муромско-Рязанское, от Муромско-Рязанского – Пронское… Подобные процессы шли повсеместно и были вызваны ростом членов княжеского дома и развитием местных центров. Массы людей уходили из разоряемого половцами и враждующими князьями Киевского княжества на юго-запад, в Прикарпатье (Галицию) или на северо-восток, в глухие непроходимые леса на Оке и Волге. Величие Киевской державы и единство Руси остались в прошлом, как основа национальной легенды – на неё ссылались, к ней обращались, о ней помнили, но реальность была совсем иной.
Однако следует ли полагать распад единой Киевской Руси на части мрачной эпохой регресса и деградации, как нередко утверждали и продолжают до сих пор иногда утверждать историки, отождествляющие социальный прогресс с государственной централизацией? Факты противоречат такому мнению и говорят о противоположном.
Да, межкняжеские распри доставляли немало хлопот населению и несколько ослабляли Русь перед лицом внешнего врага. Однако, в целом, эпоха XII – начала XIII веков – время небывало стремительного взлёта и расцвета Руси в социальном, культурном и экономическом отношениях. (Можно вспомнить и расцвет разделённой на полисы Эллады V века до н. э., и эпоху итальянского Возрождения – время небольших городов-государств в XIII–XV веках).
Бурно растущие города, высокоразвитые ремёсла, интенсивное храмовое строительство, выдающиеся памятники иконописи и литературы, широко распространённая грамотность (судя по находкам берестяных грамот в Новгороде, не только князья и духовенство, но и многие простые горожане были грамотны – такого уровня народной грамотности Россия не смогла достигнуть вновь даже к XIX веку) – таковы были приметы домонгольской Руси. В отличие от большинства западных городов, в Новгороде уже в середине X века появились деревянные мостовые (они исчезли лишь в конце XV века – после оккупации вольного города Москвой). По мнению многих западных историков, приводимому Б. Кагарлицким: «с социальной и экономической точки зрения домонгольская Русь была куда более передовой страной, чем отсталая Западная Европа феодальных поместий, где рынки, ярмарки и ремесло только начинали возникать во Фладрии, на побережье Балтики и в Северной Италии». Кольчуги, изготавливаемые на Руси уже в X веке, стали делать на Западе лишь в конце XI – начале XII веков. В XII веке русские земли опережали другие регионы Европы по уровню металлообработки.
Лицо Руси – её социальной, политической, экономической, религиозной и культурной жизни – определяли, прежде всего, развивавшиеся города: с их многочисленными посадами, шумными вечевыми сходками, с развитой торговлей и ремеслами. Все эти и многие другие факты говорят о том, что по уровню своего развития удельная Русь домонгольского периода не только была органичной частью средневековой Европы, но и существенно опережала ее.
Превращение страны из единого государства в конгломерат из примерно полусотни княжеств и республик не означало гибели единства народа. Напротив, теснейшее экономические и культурные контакты сохранялись. Сохранялось единство династии (рода Рюриковичей), веры, церковной организации (во главе с киевским митрополитом), языка и исторической памяти. Торговые связи между княжествами укрепляются. Церковное зодчество Смоленска развивалось под влиянием черниговской архитектуры, а соборы Владимира строились под руководством мастеров из Галича (и с явным влиянием западных – романских – элементов). Местные школы летописания восходят к единой киевской первоначальной летописи. И автор «Слова о Полку Игореве», и многие летописцы говорят в это время о единстве «русской земли». А Даниил, совершивший в XII веке паломничество в Святую Землю, поставил у Гроба Господнего в Иерусалиме лампаду «от всей русской земли» (о чём он поведал в своем произведении «Хождение Даниила в Святую Землю»). Поверх всех границ между княжествами и землями ощущалось это единство – изначальное и идеальное. По справедливому замечанию В.О. Ключевского: «Русская земля, механически сцепленная первоначально киевскими князьями из разнородных этнографических элементов в единое целое, теперь, теряя эту политическую цельность, впервые начала себя чувствовать цельным народным или земским составом». Однако, тут же добавляет Ключевский, «чувство народного единства пока выражалось ещё только в идее общего отечества, а не в сознании национального характера и исторического призвания».