История Русской Церкви. Том 3. История Русской Церкви в период постепенного перехода ее к самостояте
Шрифт:
Совсем другая судьба настала для латинства в Литве при сыне и преемнике Ольгердовом Ягайле. С детства он был православной веры, но, желая получить руку польской королевы Ядвиги и сделаться польским королем, он согласился изменить православию и в 1386 г. вместе с четырьмя братьями своими торжественно принял в Кракове – тогдашней столице Польши – римское крещение, а в следующем году прибыл с латинскими священниками в Литву и крестил литовцев и жмудь, находившихся дотоле большею частию в язычестве. Вслед за тем он начал строить для новокрещеных латинские церкви и учредил два латинские епископства: одно в Вильне, другое в Киеве. А супруга его Ядвига основала в Праге коллегию для двенадцати литовцев, чтобы они могли изучать там богословие и приготовляться для служения латинской Церкви в своем отечестве. В грамоте своей, данной (1387) первому Виленскому епископу, Ягайло объясняет, что он с согласия своих братьев и вельмож решился, дал обет и клятву призвать, привлечь, даже принудить (imo compellere) к повиновению Римской Церкви всех литовцев обоего пола и всякого звания и состояния, к какой бы вере или секте они ни принадлежали. А чтобы литовцы, еще неофиты в католической вере, каким-либо образом не были отклонены от покорности Римской Церкви, то он строго запрещает литовцам обоего пола вступать в брачные союзы с русскими иначе, как только под условием, чтобы сами русские предварительно обратились к Римской Церкви. Если же, несмотря на это запрещение, кто-либо из русских обоего пола, не отказываясь от своего обряда, вступит в брачный союз с литвинкою или литвином, исповедующими католичество, то брака не расторгать, но русских непременно склонить и даже принудить к покорности Римской Церкви, хотя бы и телесными наказаниями (poenis corporalibus). Из этой грамоты видно, что Ягайло первоначально имел целию обратить и даже принудить к латинству не русских своих подданных, а только литовцев, но литовцев всех, какой бы веры они ни были, следовательно, и русской, православной. И наши летописи действительно свидетельствуют, что он принуждал двух православных литвинов, занимавших при нем важные места, принять римское исповедание, и как они не послушались его, то предал их многим мукам и наконец смерти. Видно также, что из русских он повелевал обращать к латинской вере только тех, которые, вопреки его запрещению, решались вступать в брачные союзы с литовцами. Последствия, однако ж, показали более. По крайней мере, Ягайло не без намерения лишил в 1400 г. всех вообще своих православных подданных права гербов, шляхетства и чиновной службы, предоставив все это только тем, кто исповедовал римскую веру и чрез два года вновь подтвердил свое узаконение. А в 1416 г. он писал на Констанский Собор, что если бы не был столько занят войнами, то давно бы обратил к католичеству русинов и всех, державшихся греческого обряда. В воздаяние за такую ревность и труды польского короля и в пример для других государей папа сделал (1418) Ягайла своим главным викарием, или наместником, не только в Польше и других его владениях, но и в областях русских, особенно в Новгороде и Пскове, с тем чтобы он сначала дал присягу и потом всячески заботился о распространении римского исповедания во всех этих местах.
Впрочем, надобно думать, что названный указ Ягайлы, лишавший православных его подданных гражданских преимуществ, равно и заявление его пред Констанским Собором относительно
По смерти Витовта (1430) на литовский престол возведен был, преимущественно русскими боярами, брат Ягайлы Свидригайло, который хотя когда-то был перекрещен в Кракове из православной веры в римскую, но отрекся от последней и был привержен к православию. Он немедленно начал войну против Ягайлы и вместе против латинства; не раз имел полный успех над польским королем и в это время разрушил и сжег с своими русинами все латинские храмы в Литве, изгнал отовсюду латинских епископов и монахов и отнял их имения. Но ненадолго: вскоре восторжествовал Ягайло и содействовал возведению на литовский престол Сигизмунда, брата Витовтова, который был предан латинству и начал непрерывную борьбу с Свидригайлом. Тогда последователи папы в свою очередь разрушили и сожгли в Литве все русские церкви и в самом Киеве построили для себя костел и учредили уже постоянную латинскую епископию, хотя она могла насчитать во всей своей области не более семи приходских церквей. Свидригайло, хотя очень не жаловал латинства, но не отказался вместе с Смоленским митрополитом Герасимом войти в сношения с папою и принять участие в начинавшихся тогда переговорах о соединении Церквей, Восточной и Западной. Впрочем, сношения эти скоро прекратились вместе со смертию Герасима (1435), которого сам же Свидригайло умертвил как передавшегося на сторону Сигизмунда.
III. Флорентийский Собор
Не на одну Церковь Русскую простирались виды Римских первосвященников в рассматриваемый нами период, а столько же, если даже не более, и на Церковь Греческую. В последней половине XIII и в продолжение всего XIV в. мы видим целый ряд сношений между папами и константинопольскими императорами и иногда патриархами. Папы домогались подчинить себе греков; патриархи соглашались на соединение Церкви, но не иначе как после рассмотрения всего дела на Вселенском Соборе; императоры – одни держались мысли своих патриархов, а другие решались прямо покориться папе, вымаливая у него себе помощи сперва против крестоносцев, владевших Константинополем, а потом против турок. Нам нет нужды говорить о всех этих сношениях, как не относившихся непосредственно к Церкви Русской, но нельзя не коснуться тех, которые начались в XV столетии и окончились Флорентийским Собором, где присутствовал и представитель Русской Церкви.
Переговоры, предшествовавшие Флорентийскому Собору, продолжались более двадцати лет (1415–1437). Главными действователями при этом были греческие императоры Мануил Палеолог и потом сын его Иоанн, а с другой стороны – Римские первосвященники Мартин V († 1431) и его преемник Евгений IV. Главная цель, к которой стремились греческие императоры, состояла в том, чтобы чрез соединение Церквей получить помощь от папы для отражения турок. Греческая империя с каждым днем приближалась к падению; все ее области находились уже во власти турецкого султана; власть императора ограничивалась почти одною столицею; войска его были немногочисленны и большею частию наемные; финансы государственные почти не существовали. Император очень ясно видел, что сами греки решительно не в силах защитить себя от турок и что единственное средство спасти империю – примириться с папою в делах веры и чрез него получить помощь от западных христиан. На эту цель ясно указывал император Мануил Палеолог, едва только начал свои сношения с папою Мартином V, и папа не замедлил издать буллу (1420), которою предписывал епископам проповедовать на Западе крестовый поход для изгнания турок, хотя булла осталась без последствий. На эту же цель указывал император Иоанн Палеолог в своем послании к тому же папе (1422), настаивая, чтобы папа обязал всех государей христианской Европы объявить войну неверным в защиту греков. И виды императора ни для кого не были тайною. Отцы Базельского Собора, который считал себя Вселенским и действовал в духе независимости от папы, приглашая (1433) греков к себе для рассуждения о примирении Церквей, убеждали их именно тем, что от Собора они вернее могут ожидать помощи против турок, нежели от папы, так как дела последнего находились в самом дурном положении, а на стороне Собора были многие короли и сам немецкий император Сигизмунд. Предположивши себе такую цель и смотря на дело примирения Церквей только как на средство, и притом единственное средство, для достижения ее, греческий император, естественно, заблаговременно принимал все меры, чтобы подготовить и облегчить возможность этого примирения. Сначала в своих переговорах с папою он с согласия Цареградского патриарха Иосифа настаивал, чтобы местом для предполагавшегося Вселенского Собора был избран Константинополь, где греки, без сомнения, могли бы действовать самостоятельнее при совещаниях соборных и не подвергались бы никаким принуждениям, по крайней мере, со стороны папы. Но потом император согласился, чтобы Собор был открыт где-либо в Италии, и притом с условием, чтобы самое содержание греков, имеющих отправиться на Собор, было доставляемо от папы. Легко было предвидеть последствия этого. Патриарх Иосиф предвидел их и говорил своим приближенным: «Ползать содержание от папы значит подчиниться его власти; а раб как осмелится не повиноваться своему владыке? И что будет с нами на чужой стороне, когда нам откажут в содержании там и в средствах к возвращению в отечество?..» Заметим, однако ж, что такое согласие императора могло быть вынуждено у него критическим положением его империи и самого Константинополя. Гораздо важнее следующее обстоятельство. Собираясь на Собор, император послал (в 1436 г.) приглашать православных епископов в Константинополь. Некоторые прибыли лично: например, из Трапезунта – митрополит с послом от царя, из Молдавии – также митрополит со свитою, из Грузии – два епископа с послом царским. Но патриархи Александрийский, Антиохийский и Иерусалимский отказались сами присутствовать на Соборе, а назначили вместо себя местоблюстителей. Кого же именно? Тех самых духовных особ, находившихся уже в Константинополе, которых указал императорский посол по воле самого императора. Этого мало. Патриархи прислали своим местоблюстителям грамоты, в которых представляли им утверждать на Соборе только то, что будет согласно с правилами древних Соборов и писаниями святых отцов; императору показались эти грамоты стеснительными для местоблюстителей, и по его требованию патриархи должны были выслать новые грамоты по образцу, им предложенному. Пред отправлением на Собор последовали перемены в назначении патриарших местоблюстителей, а пред самым открытием Собора по воле императора сделаны еще новые перемены. Наконец не без особенного намерения было и то, что в Россию пред открытием Собора назначен был в Константинополе новый митрополит Исидор, хотя из России был прислан для этого другой кандидат – Рязанский епископ Иона. Император знал Исидора еще в бытность его игуменом монастыря святого Димитрия и отправлял его (1434) в числе послов своих на Базельский Собор для предварительных переговоров о примирении Церквей, а следовательно, считал этого человека для себя благонадежным. Новому митрополиту поручено было, когда он отъезжал в Россию, всячески стараться, чтобы склонить русских к участию в предполагавшемся Вселенском Соборе. Исидор действительно вскоре после прибытия своего в Москву начал возвещать, что в Италии готовится Осьмой Вселенский Собор для примирения Церквей, в котором необходимо участвовать и представителю Русской Церкви, и даже начал сбираться к путешествию на Собор. Великий князь Василий Васильевич не хотел и слышать об этом, убеждал митрополита не ездить в латинскую землю, запрещал ему своею властию, но когда наконец увидел, что Исидор упорствует и не слушается, то сказал ему: «Если уже ты непременно желаешь идти на Осьмой Собор, то приноси нам оттуда наше древнее православие, которое мы приняли от предка нашего Владимира, а нового и чужого не приноси нам, – мы того не примем». Исидор дал клятву стоять за православие и (8 сентября 1437 г.) отправился в Италию, взяв с собою епископа Суздальского Авраамия и много других духовных и светских лиц, числом до ста. Из этого можем заключать, что если бы в России был тогда митрополитом Иона или кто другой из русских, то, по всей вероятности, Церковь Русская не приняла бы никакого участия в Флорентийском Соборе. Исидор, хотя дал клятву ревновать о православии, но вовсе и не думал исполнять ее. Еще во время путешествия своего, едва только выехал из России, он уже не считал нужным скрывать своей наклонности к латинству. В Юрьеве, или Дерпте, где встретили его с крестами русские священники и немецкие, он сначала обратился к последним, поклонился латинскому крыжу и благоговейно поцеловал его, а потом уже подошел к православному кресту совсем не с таким почтением и, кроме того, пошел вместе с немцами вслед за святынею их в костел, а не пошел в церковь русскую к крайнему соблазну и удивлению всей своей свиты. Последствия еще более показали, кто был Исидор.
Между тем как греческий император всего более заботился о том, чтобы чрез Вселенский Собор и примирение Церквей добыть себе помощь от папы, прогнать турок и утвердить свой колеблющийся престол, папа преследовал свою цель – подчинить себе греков и расширить, укрепить свою духовную власть в христианском мире, которая тогда начала уже колебаться. Еще в начале переговоров папский нунций Антоний Массана, присланный (в 1422 г.) в Константинополь с целию условиться о месте и времени Собора, объявил, что папа от всей души желает соединения Церквей и требует только, чтобы император исполнил данное чрез послов обещание принять учение Римской Церкви и ей покориться. Такие неожиданные слова заставили императора писать к папе, что он, император, соглашался чрез послов своих на соединение Церквей, но без всякого условия и обещал только, если состоится новый Собор по примеру семи Вселенских, принять одно то, что внушит отцам Собора Дух Святой. Впоследствии, когда греки вошли в сношения с Собором Базельским по делу о соединении Церквей, папа Евгений, понимая важность угрожавшей ему опасности, употребил все меры, чтобы прервать эти сношения. Базельский Собор (открытый 23 июля 1431 г.), считая себя Вселенским, провозгласил начало по примеру Собора Констанского (1414–1418), что Вселенский Собор выше папы и что власти этого Собора должен подчиняться и папа, как всякий другой епископ и христианин, и в случае неповиновения должен быть судим по соборным правилам. А так как этого же самого древнего начала церковного управления постоянно держались и все православные греки, то они гораздо удобнее и скорее могли бы достигнуть соединения с Западною Церковию, если бы повели дело непосредственно с Собором Базельским, а не с папою. Но каково было бы тогда положение папы? И чем бы все это для него кончилось? Евгений пытался было закрыть Собор Базельский еще вскоре после его открытия, заметив его направление. Но Собор не согласился прекратить свои действия и даже требовал самого папу к себе, угрожая в случае сопротивления поступить с ним по церковным правилам, так что папа нашелся вынужденным уступить и прислал (в 1433 г.) на Собор своих уполномоченных. Теперь, едва папа узнал о начавшихся сношениях греков с Базельским Собором, то поспешил известить императора, вопреки прежнему своему решению, что он согласен на открытие Собора даже в Константинополе. Но попытка не удалась: император не захотел прервать начатых переговоров с Базелем. Когда вслед за тем отцы самого Базельского Собора приступили к решению вопроса, где быть Вселенскому Собору, на котором могли бы присутствовать и греки, и две трети отцов решили вопрос в пользу Базеля, а только одна треть указала на Флоренцию или Удино, папа утвердил не первое решение, принятое большинством, а последнее. Не довольствуясь этим, папа решился на хитрость и обман: поспешил отправить в Царьград своих послов и галеры для приглашения греков в Италию и велел объявить им, будто он примирился с отцами Собора Базельского, будто Собор этот распущен и вместо него назначен другой, в Италии. Между тем чрез несколько дней явились пред Константинополем и другие галеры, обещанные и присланные Собором Базельским. Обман открылся. Послы обеих враждебных сторон не щадили ни денег, ни обещаний, чтобы привлечь греков к себе. Император после долгих колебаний склонился на сторону папы и вместе с патриархом Иосифом, 22 митрополитами и епископами и почти семьюстами других лиц, духовных и светских, 27 ноября 1437 г. отправился на галерах папских в Италию. Когда наконец греки, прибыв в Венецию, услышали здесь от легатов папское приглашение отправиться в Феррару, где папа назначил быть Собору, и в последний раз спросили самих себя, куда им лучше ехать, в Базель или Феррару, послы папы снова употребили и убеждения и дары, чтобы увлечь греков на свою сторону. Греки отправились в Феррару.
Судя по таким действиям и папы, и греческого императора, предшествовавшим Собору, которого оба они столько желали, можно было догадываться, чего не употребит каждый из них в продолжение самого Собора для достижения своей цели. Собор в Ферраре открылся 9 апреля 1438 г. При открытии его, кроме прибывших греков, находились сам папа, одиннадцать кардиналов и до 150 латинских епископов. Не станем говорить о том, что на этот Собор явились только немногие из отцов Базельского Собора, несмотря на строгое предписание папы закрыть Собор в Базеле и перенести его в Феррару; что раздраженный папа издал затем буллу, которою отлучались от Церкви и лишались своих достоинств все присутствовавшие на Базельском Соборе, духовные и светские, а Собор Базельский с своей стороны произнес запрещение на папу и угрожал анафемою собравшимся в Ферраре, если они не явятся в Базель, и что король французский Карл VII решительно запретил своим епископам ехать в Феррару. Пройдем молчанием и то, что в Феррару не захотел явиться ни один из европейских государей и никто из них, кроме герцога Бургундского, не прислал даже своих послов,
Во Флоренции возобновились торжественные заседания Собора (26 февраля). Здесь со второго заседания (2 марта) приступлено было к рассмотрению латинского учения об исхождении Святого Духа и от Сына. Все прения со стороны греков вел почти один Марк Ефесский, а со стороны латинян один провинциал ордена доминиканцев Иоанн (de Monte Nigro [3]), славившийся своею диалектикою. Начали разбирать свидетельства отцов Церкви Греческой и в продолжение пяти заседаний рассмотрели только весьма немногие, вдаваясь в величайшие тонкости и словопрения, которые утомляли всех. Император, наскучив медленностию, поручил Марку Ефесскому изложить главные основания православного учения о спорном предмете. Это изложение и было читано в следующем, седьмом заседании Собора. Но как латиняне и после этого не хотели согласиться с греками и требовали продолжения соборных заседаний, то император, убедившись из опыта, что прения не приводят решительно ни к какому соглашению, запретил Марку являться на заседания, а прочие греки хотя и приходили еще на два бывшие затем заседания, но только молча слушали, что говорил провинциал Иоанн, и не возражали ему ни слова. Тогда раздраженный папа прислал объявить патриарху, что как греки отказались от дальнейших состязаний, то они должны к наступающей Пасхе (5 апреля) или изъявить согласие на учение Римской Церкви, или отправляться в отечество. Этим, в строгом смысле, и окончился Собор Флорентийский, и справедливость требует сказать, что он не привел ни к какому результату. Отселе соборных заседаний уже не было, а начались только частные сношения и совещания и пущены были в ход все средства, физические и моральные, чтобы принудить греков к принятию латинства. Папа по-прежнему не выдавал им денег на содержание еще с самого прибытия во Флоренцию. Император не выпускал даже из города тех, которые просились у него немедленно возвратиться на родину, укорял их в нерадении об общем благе, напоминал им о бедствиях отечества, выставлял выгоды от заключения мира с латинами, грозил своим гневом. А других, кого считал наиболее склонными к уступкам папе, именно: Исидора Русского, Виссариона, митрополита Никейского, и своего духовника Григория – приблизил к себе. Вслед за тем в понедельник Страстной седмицы (30 марта) он велел грекам собраться в кельях их больного патриарха, чтобы как-нибудь найти способ к примирению с Римскою Церковию. Здесь митрополит Русский первый подал голос: «Лучше душою и сердцем соединиться с латинянами, нежели, не кончив дела, возвратиться; возвратиться, конечно, можно, но как, куда и когда?» Другие рассуждали иначе; открылись состязания, которые продолжались и в три последующие такие же собрания и кончились ничем. 15 апреля папа прислал на Собор греческий трех своих кардиналов с несколькими епископами и здесь с общего согласия положено было составить комиссию из двадцати членов, по десяти с каждой стороны, для изложения догмата об исхождении Святого Духа в такой формуле, которая могла бы быть принята и латинами и греками. Комиссия составилась, имела пять заседаний в папском дворце, но за спорами не могла сделать ничего и закрылась. Тогда латиняне сами составили такую формулу и прислали грекам. Греки, выслушав ее, отвергли с негодованием, кроме трех лиц, которых приблизил к себе император, и еще Дорофея Митиленского. Греки с своей стороны составили формулу по большинству голосов, с значительными уступками латинянам и послали к ним. Латиняне остались ею недовольны. Папа решился на новое средство: он убедил императора прислать греческих епископов к нему во дворец для личного с ними собеседования. И когда они явились (27 мая), говорил им о своих трудах, усердии, уступках в продолжение Собора и об их медленности в делах, неуступчивости, упорстве, выставлял им бедственное положение их отечества, обещал помощь, если они соединятся с Римскою Церковию. Слова папы, по-видимому, подействовали. По крайней мере митрополиты Исидор, Виссарион и два другие, возвратившись от папы, объявили о своей решимости с ним соединиться и нашли себе полное сочувствие в императоре и даже в патриархе. По требованию последнего в собрании греков читаны были из отцов Восточной Церкви те места, на которых латинствующие думали утвердить свое согласие с учением Римской Церкви об исхождении Святого Духа. Но когда по выслушании этих мест приступили к собиранию голосов, то, хотя сам патриарх подал свой голос в пользу соединения с латинянами, к нему присоединились только десять других из двадцати семи, а семнадцать оказались против него. Чтобы подействовать и на этих несогласных, прибегли к последнему средству: одних пригласил к себе патриарх, кротко укорял в неблагодарности и неповиновении ему и убеждал последовать его мнению; других успел привлечь на свою сторону император, например митрополита Кизического, подарив ему давно просимую им землю; третьих склонил к согласию митрополит Исидор, устроив для них богатое угощение. Число приверженцев соединения возросло. Остались только непреклонными и неизменными в православии три местоблюстителя патриархов: Александрийского – Антоний Ираклийский, Антиохийского – Марк Ефесский и Иерусалимского – Досифей Манемвасийский и еще митрополит Анхиальский Софроний. Тогда патриарх в следующее собрание (2 июня) первый выразил свое мнение о личном свойстве Святого Духа, совершенно согласное с учением латинян. За патриархом подали свои такого же рода мнения и все прочие иерархи, кроме четырех, нами упомянутых. Из этих мнений составлено было одно общее извлечение, или изложение, которое и представлено папе и по его требованию, будучи еще исправлено греками, наконец одобрено им 8 июня. В знак состоявшегося примирения латиняне облобызали греков.
После этой первой победы над греками, самой важной и стоившей так дорого, папа надеялся, что одержать над ними другие победы будет ему уже гораздо легче. Он немедленно предложил епископам греческим дать ответы на вопросы о чистилище, о власти папской, об опресноках и освящении даров в Евхаристии. Но в тот же день (10 июня) вечером патриарх Константинопольский Иосиф внезапно скончался. Кончина первосвятителя глубоко подействовала на императора. Он понял, что отселе главная ответственность пред отечественною Церковию за соединение с Римскою падет на него, и потому сделался осторожнее и неуступчивее в отношении к папе. Но было уже поздно. Для решения предложенных вопросов греки то собирались одни между собою, то приглашали к себе и кардиналов, то были приглашаемы папою. Долее всего их останавливал вопрос о власти папской. Папа настоятельно требовал, чтобы они признали все преимущества его престола, какими он пользовался на Западе, но греки, хотя допускали эти преимущества, не хотели, однако ж, признать за папою права созывать Вселенские Соборы без согласия императора и права требовать к себе на суд патриархов. Дело дошло до того, что император, не желая уступить, решился было возвратиться в отечество. И только убеждения Исидора и некоторых других с трудом остановили его. Вскоре за тем греки уступили папе во всем: признали его главою Церкви, наместником и местоблюстителем Иисуса Христа, с тем, однако ж, чтобы сохранены были права и преимущества Восточных патриархов; приняли и латинское учение о чистилище, об освящении даров и об опресноках в Евхаристии с условием, чтобы таинство могло быть совершаемо и на квасном хлебе. Немедленно составлено было соборное определение о соединении Церквей, в которое включены были все пункты учения, принятые греками. В назначенный день (5 июля) оно было подписано сначала императором и всеми греками, за исключением одного Марка Ефесского, хотя надобно заметить, что некоторые из них пред тем расположены были к подписанию папскими дарами, а другие, как русский епископ Авраамий, принуждены насилием. Когда декрет принесен был для подписи к папе и на вопрос его: «Подписался ли Ефесский?» – ему отвечали: «Нет», то папа невольно воскликнул: «Так мы ничего не сделали!» Вместе с папою подписались восемь кардиналов, около 60 епископов и много аббатов. На следующий день (6 июля) в кафедральной флорентийской церкви при стечении бесчисленного народа по совершении благодарственного молебствия соборное определение о соединении Церквей прочитано было с кафедры громогласно на латинском и греческом языках. И торжество заключено было литургиею по латинскому обряду.
Как же смотреть на это соединение Церквей, Восточной и Западной, совершившееся во Флоренции? Это поистине было соединение незаконное и недействительное, а только мнимое, призрачное. Незаконно оно было отчасти и потому, как подготовлялось. Император, имея в виду единственно мирские цели, сам избрал для Собора местоблюстителей патриарших и приказал дать им такие инструкции, чтобы соединение Церквей удобнее состоялось, а вместе внушил или повелел патриарху послать в Россию такого митрополита, который потом оказался самым первым споспешником этому соединению. А папа, чтобы привлечь греков в свои сети и отклонить от Собора Базельского, где дело соединения Церквей могло бы пойти путем более правильным и окончиться на условиях более выгодных для греков и православия, нежели для папства, употребил даже обман и подкуп. Но особенно незаконно было это соединение Церквей потому, как оно совершилось. Средство для соединения было избрано самое законное – Собор и соборное обсуждение тех догматических разностей, которыми Римская Церковь отделялась от Восточной. И Собор Ферраро-Флорентийский, судя по его составу, по крайней мере со стороны греков, можно было бы назвать даже Вселенским, потому что на нем вместе с покровителем Греческой Церкви – императором присутствовали Константинопольский патриарх, местоблюстители прочих патриархов и представители других восточных Церквей, хотя со стороны латинян Собор этот далеко не был Вселенским: кроме папы с несколькими кардиналами и епископами, на нем не присутствовали ни один из епископов Франции и вообще все те епископы, французские и других стран Европы, которые упорно продолжали свой Собор в Базеле и наконец осудили папу как еретика, а Собор его, бывший в Ферраре и Флоренции, признали незаконным. Но для нас важно собственно то, как велись дела на Ферраро-Флорентийском Соборе. Сначала они велись как следует, по примеру прежних Вселенских Соборов. Греки и латиняне свободно рассуждали между собою о предметах их разногласий и на частных совещаниях и на заседаниях соборных. Но в продолжение этих свободных, непринужденных рассуждений не было решено ни одного из спорных вопросов, не последовало никакого сближения между состязавшимися. Затем открылся ряд действий, совершенно недостойных Собора. Греков со всех сторон, всеми средствами старались приневолить к тому, чего прежде по доброй воле и убеждению они принять не соглашались. Папа прямо предложил им на выбор одно из двух: или покориться ему до известного срока, или ехать домой без всяких средств для путешествия. Тот же папа томил, доводил их до крайности, не выдавая им своевременно жалованья, устрашал их бедствиями их отечества, обольщал своею помощию против турок, не устыдился прибегнуть даже к подкупу. Несчастный император также и умолял именем отечества, и угрожал своим гневом, и не скупился на разные обещания и подарки. Патриарх, слабый и больной, и тот убеждал, укорял своих епископов в неповиновении к нему, в неблагодарности. А Исидор, щедрый на угощение греков, против своих – русских – смело употребил насилие. Не раз греки пытались воротиться на родину; но им не позволяли, не давали средств, у них отнимали самую возможность к побегу. Сперва на сторону латинян перешли три-четыре грека, потом один за другим, медленно и неохотно, за ними следовали прочие, пока наконец не перешли все, так что остался твердым и непоколебимым в православии один Марк Ефесский. Мало-помалу у них вынуждали уступку за уступкою, пока они не приняли всего, что навязывал им папа. Они были доведены до того, что самый акт о соединении с латинянами подписали, не прочитав его предварительно: содержание его знали только составители его. И такое ли соединение Церквей можно назвать законным? Такой ли Собор – Собором Вселенским? Нет, он не заслуживает иного имени, кроме имени лжесобора. Соединение вынужденное, невольное не могло быть действительным, искренним, сердечным. И оно не было таким, как тогда же засвидетельствовали факты. В самый день торжества по случаю соединения Церквей, когда в кафедральном флорентийском соборе прочитан был акт соединения и сначала спросили латинян, согласны ли они принять его, латиняне единодушно отвечали: «Согласны, согласны!» А когда спросили греков, то хотя многие отвечали так же, но не все. И вслед за тем в торжественном богослужении папы, несмотря на его желание, не захотел участвовать вместе с латинянами ни один греческий епископ и никто из греков не приобщился опресноков, хотя в акте соединения сказано, что таинство Евхаристии равно действительно, совершается ли на опресноках или на квасном хлебе. А папа на другой день, несмотря на просьбу императора, не согласился отправить торжественно греческой литургии на квасном хлебе и сказал, что ее надобно еще посмотреть, может ли она быть одобрена для торжественного совершения. Когда папа, еще во Флоренции, потребовал, чтобы Марк Ефесский, как упорный противник соборного определения, был предан суду и чтобы для Константинополя избран был новый патриарх, император отвечал, что Марка Ефесского, как митрополита Восточной Церкви, имеют право судить только восточные епископы, а патриарх Константинопольский по древнему обычаю должен быть избираем всею областию своею и посвящаем в Софийском цареградском соборе. Когда греки возвратились в Константинополь и, ступая с галер на родной берег, были встречены вопросом, чем кончился Собор, то многие из них с сокрушением отвечали: «Мы продали нашу веру, мы променяли православие на неправославие». И как бы отдавая себя на суд своих соотечественников и отрекаясь от принятого соединения, восклицали: «Да отсечется рука, подписавшая беззаконное определение! Да исторгнется язык, изрекший согласие с латинянами!» Один из митрополитов, бывший местоблюстителем патриарха Александрийского, Антоний Ираклийский, явившись на Собор соархипастырей в Константинополе, торжественно исповедал: «Я не был согласен с одобрявшими соединение, как вы сами знаете, однако же подписался под определением, хотя недобровольно. И с той поры совесть меня мучит.