История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1

Святополк-Мирский Дмитрий Петрович

Константиновским, яростным и ограниченным аскетом, по-видимому,

имевшим на него большое влияние, который еще усилил его страх

перед неминуемой погибелью, настаивая на греховности всего его

творческого труда. И все-таки Гоголь продолжал работать над второй

частью Мертвых душ, первый набросок которой, не удовлетворивший

его, он уничтожил в 1846 г. Здоровье его, давно уже оставлявшее

желать лучшего, постепенно ухудшалось.

Он подрывал его своим

аскетизмом, все время стараясь принудить себя к христианской

внутренней жизни. К февралю 1852 г. он фактически находился в

состоянии безумия. В приступе самоуничижения он уничтожил часть

своих рукописей, среди которых была и почти вся вторая часть

Мертвых душ. Он объяснял, что это произошло по ошибке, – дьявол

сыграл с ним такую шутку. Неизвестно, хотел он это сделать на

самом деле или нет. После этого он впал в черную меланхолию и

умер 21 февраля 1852 г.

Значение Гоголя двояко: он не только был великим писателем; он еще

и необычайно интересная личность, любопытнейший психологиче -

ский феномен. Вероятно, его психологическая загадка так навсегда и

останется загадкой. Я буду здесь ею заниматься только в ее прямом

отношении к природе его творчества. Но как писатель Гоголь не

раздваивается в том смысле, в каком раздваиваются Толстой или

Достоевский. Не существует общей литературноймерки для его

художественных произведений и других, в том числе

моралистических, писаний. Последние интересны лишь постольку,

поскольку проливают свет на психологию его личности. Ранние эссе,

содержащиеся в Арабесках, – просто чистая риторика, не более чем

удобрение для воистину великолепной риторики таких ранних

повестей, как Страшная местьили Тарас Бульба. Переписка с

друзьями– мучительное, почти унизительное чтение, несмотря на

внезапные вспышки воображения, прорывающиеся сквозь тяжелый,

ядовитый туман. Критические страницы, со своими порой воистину

высоко художественными оценками и импрессионистическими

портретами русских поэтов (особенно его любимых Языкова и

Державина) можно выделить: они одни только и достойны похвалы.

Из писаний последних лет комментарий к литургии – вторичная и

безответственная вещь. И хотя Авторская исповедьпримечательна

как имеющий немаловажное значение человеческий документ, она

совершенно

несравнима с ИсповедьюТолстого. Однако и в этих

произведениях всегда присутствует единственная и неповторимая

личность Гоголя – в его затрудненном, сознательно ни на что не

похожем стиле и в постоянном ощущении непреодолимого хаоса и

беспорядка.

Художественные произведения Гоголя – совсем другое дело. Это

один из самых изумительных, неожиданных, в точнейшем смысле

оригинальных миров, когда-либо созданных художником слова. Если

считать мерой оценки писателей их чистую творческую мощь, то

Гоголь величайший русский писатель. Ни у Пушкина, ни у Толстого

не было ничего похожего на его вулканическое творческое

воображение. И эта мощь воображения являет странный контраст

(или дополнение) его физическому бесплодию. Похоже, что

сексуально он так и не вышел из детского (или, скорее,

подросткового) возраста. Женщина была для него страшным,

завораживающим, но недоступным наваждением; известно, что он

никогда не любил. И потому женщины его воображения или странные

сверхъестественные видения в форме и цвете, которых от

мелодраматической банальности спасает только облекающая их

стихийная сила риторики, или же совершенно лишенные пола и даже

человекоподобия карикатуры.

Главная и самая постоянная черта гоголевского стиля – его

словесная выразительность. Он писал, имея в виду не столько

акустический эффект, оказываемый на ухо слушателя, сколько

чувственный эффект, оказываемый на голосовой аппарат чтеца. От

этого его проза так густа и насыщена. Она состоит из двух

элементов, романтически контрастирующих и романтиче ски

крайних – высокой поэтической риторики и гротескового фарса.

Гоголь никогда не писал просто – он всегда либо ритмизует, либо

столь же тщательно имитирует. И интонации разговорной речи

присутствуют у него не только в диалоге. Его проза никогда не

бывает пустой. Она всегда живет и вибрирует живой речью. И потому

переводить ее совершенно безнадежно – она непереводимее всякой

другой русской прозы.

Другая важная черта гоголевского гения – необычайная острота и

живость его зрения. То, как он видел внешний мир, с нашим

обычным видением совершенно несоизмеримо. Он видел его

романтически преображенным, и даже когда видел те же

подробности, что и мы, у него они приобретали такие пропорции, что

и по размерам, и по смыслу означали совершенно другое.