История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2

Святополк-Мирский Дмитрий Петрович

символистского движения.

В воздухе носились новые идеи: первая ласточка появилась в 1890 г. в

виде «ницшеанской» книги Минского При свете совести. Мережковский вскоре

пошел по этому пути, отбросив гражданский идеализм. В 1893 г. он

опубликовал сборник статей О причинах упадка и о новых течениях

современной русской литературыи книгу стихов под агрессивно современным

названием Символы.

Мережковский (вместе со своей женой, Минским и

Волынским) вошел в редколлегию Северного вестника, ставшего поборником

«новых идей». В целом «новые идеи» были довольно смутным бунтом против

позитивизма и утилитаризма ортодоксальных радикалов. В Символахи в О

причинахМережковский был так туманен, как Волынский, но довольно скоро

его «новые идеи» начали принимать более определенную форму и вылились в

религию греческой античности. С тех пор у Мережковского развился вкус к

антитетическому мышлению, погубившему в конце концов и его, и его стиль.

Антитетическая тенденция нашла свое яркое выражение в концепции Христа и

Антихриста– трилогии исторических романов, первый из которых, Юлиан

Отступник, или Смерть богов, появился в 1896 г. За ним последовали

Леонардо да Винчи, или Воскресшие боги(1902) и Петр и Алексей. Третий

роман принадлежит уже к следующему периоду творчества Мережковского, а

первые два характерны для той стадии его деятельности, которая шла

параллельно западнической работе Дягилева и Бенуа. Юлиан Отступники

98

Леонардопропитаны языческим «эллинским» чувством, типичным для всех

произведений Мережковского, написанных в период между 1894 и 1900 гг.

Сюда входят Итальянские новеллы, переводы Дафниса и Хлоии греческих

трагиков, а также Вечные спутники(1897) – сборник статей об Акрополе,

Дафнисе и Хлое, Марке Аврелии, Монтене, Флобере, Ибсене и Пушкине. Все

эти произведения группируются вокруг центральной идеи: полярного

противопоставления греческой концепции святости плоти христианской

концепции святости духа и необходимости объединить эти концепции в высшем

синтезе. Главная антитеза управляет рядом мелких антитез (например,

ницшеанской антитезой Аполлона и

Диониса), так что общее впечатление от

книги в целом – многозначные контрасты и связи. Тождество

противоположностей и синтез контрастов господствуют над миром

взаимосвязанных полюсов. Каждая идея – это «полюс», «бездна», «тайна».

«Полюс», «бездна», «тайна» – вообще его любимые слова. А любимая

сентенция – «небо вверху, небо внизу» и ее символ: звездное небо,

отражающееся в море. Этот новый мир Мережковского, с его таинственными

связующими нитями и взаимно отражающимися полюсами, пришелся по вкусу

читающей публике, которую десятилетиями поили слабеньким пивом

идеалистически раскрашенного позитивизма. Мережковский стал очень

популярен среди молодых и передовых и лет десять был центральной фигурой

всего модернистского движения. Сейчас весь этот символизм кажется нам

пустым и ребяческим – в нем нет тех качеств, которые делают произведения

истинных символистов чем-то большим, чем шахматная доска с

пересекающимися прямыми. В Мережковском нет ни тонкости и культуры

Иванова, ни напряженной серьезности Блока, ни воздушной «ариэлевской»

нематериальности Белого. И в стиле его нет обаяния. Проза Мережковского –

просто сеть схем, еще в большей степени, чем его философская система.

Однако творчество Мережковского было историче ски важным для своего

времени. Мережковский показал русскому читателю дотоле неизвестный ему

мир культурных ценностей, сделал знакомыми и значительными фигуры и

эпохи, для многих бывшие лишь словами из учебника, дал жизнь предметам и

постройкам – всей материальной стороне ушедших цивилизаций, которую он в

своих романах наполнил напыщенной символикой. После Мережковского

Флоренция и Афины перестали быть для русского читателя просто названиями,

и ожили они благодаря утонченностям Юлианаи Леонардо.

В 1901 г. Мережковский начал печатать в Мире искусствасвое самое

важное произведение Толстой и Достоевский. Оно состоит из трех частей,

посвященных соответственно жизни, творчеству и религии; первые две части –

самое умное и легко читающееся из всего, что он написал. Много лет его

интерпретация личностей Толстого и Достоевского господствовала в русской

литературе и еще сейчас господствует в немецкой. Как и все концепции

Мережковского, это более или менее искусная антитеза, построенная так,

чтобы объяснить и упорядочить все малейшие подробности жизни, творчества

и религии двух великих писателей. По Мережковскому, Толстой – великий