История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953-1993. В авторской редакции

Петелин Виктор Васильевич

В повести «Стань за черту» – все тот же, пожалуй, вопрос: что делает человека человеком и что должно случиться такого, чтобы человеческое ушло от него.

Здесь много тёмного, мрачного. Достаточно вспомнить образ Степана, который негодует на неугомонное море, неумолимо подтачивающее берег, на котором стоит его сарай, чтобы понять, насколько беспощаден В. Максимов к такого типа людям.

Степан ненавидит море, как можно ненавидеть живое существо, причинившее много недоброго. Море подтачивает берег, каждой волной унося крупицу его земли. Уменьшается кусочек его собственности, и он ничего не может поделать. Это бесит его. Пытаясь удержать падающий сарай, Степан погибает. Туда ему и дорога – словно говорит о нём В. Максимов.

В. Максимов любит острые

ситуации, необычные столкновения людей. Жизнь настолько сложна, настолько необычна, люди, порой сами не желая, создают настолько запутанные положения, что много утечёт воды, прежде чем всё войдет в свои нормальные жизненные берега. Люди в таких положениях раскрываются точнее, глубже, полнее. Человек в обычной обстановке, где всё привычно – привычные вещи, люди, привычная работа, дети, любовницы, – мало занимает В. Максимова. Его человек почти всегда не устроен, чем-то не удовлетворён: то ли самим собой, то окружающими его людьми, то ли обстоятельствами, сложившимися неблагоприятно для него, но он всегда в брожении, его чувства обострены, его сердце обнажено – каждое прикосновение к нему отражается острой душевной болью. Человек В. Максимова может жить обычной жизнью, работать как большинство, любить обычной любовью, и это время в жизни героя мало привлекает художническое внимание, но только что-нибудь стрясётся с ним, так сразу характер его открывается с другой стороны, открывается какая-то новая грань, новые черты и чёрточки, интересные для художника.

В. Максимов не любит тех, кто много философствует, много размышляет. Человек Максимова – это человек действия, человек решительных и страстных поступков. Если любить, то со всей полнотой и отдачей, если работать, то не жалея сил, если действовать, то до конца. Ни в чём он не признаёт половинчатости, осторожности, его герои живут в полную силу.

«Стань за черту» – это интересная оригинальная разработка сложнейших проблем современности. В. Максимов подошёл к воплощению эстетических задач, которые ставит жизнь перед художниками, совсем с иной стороны. Казалось бы, в традиционно развивающемся сюжете появляется такая тональность, что придаёт всей вещи новое звучание.

Автор больше внимания обращает здесь на бытовое, он описывает обстановку, не гнушается броскими деталями, подробностями. Художественная ткань этой его вещи прочнее, плотнее, может, поэтому мысль его не кажется такой обнажённой, как в прежних вещах. Он лаконичен, строг в отборе художественных средств. В его палитре по-прежнему преобладают суровые краски и тона. Но при чтении повести не покидает ощущение (или что-то вроде предчувствия), что во В. Максимове происходит ломка прежнего и поиски нового художественного стиля, соответствующего его более зрелым оригинальным творческим замыслам.

Вот сюжет этой вещи. К некогда любимой женщине, к бывшей жене, матери троих детей, после долгих блужданий возвращается Михей Савельич, возвращается «с грехом», возвращается, чтобы спокойно доживать свою незадавшуюся жизнь.

Клавдия его любила когда-то. В нём было что-то такое хорошее, что она пронесла через всю свою жизнь привязанность к нему. Она готова простить Михея за то хорошее, что он дал ей, хотя дурного сделал он гораздо больше. Всеми возможными средствами женщина даёт ему понять, что лучший для него выход, выход, достойный того хорошего, прежнего Михея, которого она любила за силу, бесшабашную удаль, бескорыстие, – это самостоятельно уйти из жизни, стать за черту либо понять новую правду жизни. Клавдия с математической точностью доводит задуманное до логического конца – он кончает жизнь самоубийством, не в силах побороть прежнего в самом себе!

Он пришёл за спокойствием, а спокойной жизни ему не будет, потому что вся его предыдущая жизнь – сплошной обман, предательство, совершаемое из рабского страха перед новизной жизни. Всю жизнь он боится нового, неизведанного и неизвестного. Неизвестность его всегда манит и в то же время страшно отпугивает. В сложном, противоречивом характере Михея эти две взаимоисключающие черты органически уживаются, создавая совершенно неповторимый

эмоциональный мир. Но как бы ни сторонился Михей сложных противоречий жизни, они всякий раз настигали его, переводя его душевное спокойствие в состояние смятения. В детстве, начитавшись, он пытается бежать из привычного мира, где всё даёт уверенное спокойствие: отец, мать, быт. И только в последний миг, когда нужно было решительно прыгнуть на борт уже отплывающего парохода, Михей испугался, испугался неизвестности, совершив первое предательство.

Только один шаг отделял его от другого мира, где не будет привычного дома с вечными попреками и подзатыльниками, со скукой будней и ненавистной арифметикой Березанского; стоило сделать этот шаг на заманчивый борт теплохода – и перед ним открывалась жизнь, «полная самых радужных событий и приключений». Но ноги словно приросли к набережной, этого шага он не сделал. А когда понукаемый цыганёнком Михей решился прыгнуть на этот заманчивый борт, «мгновение страха» коснулось его души: нынешнюю прочность своего существования на земле со всеми её попреками и подзатыльниками он предпочёл загадочной неизвестности.

И это «мгновение страха» «оборвало внезапный порыв». И он с завистью, но в то же время с облегчением глядел вслед уплывающей у него из-под ног мечте, которой уже никогда в его жизни не суждено будет сбыться. Вся дорога, оставленная им на житейских перепутьях, была усыпана трупами людей, столкнувшихся с ним. Убивает он безжалостно, и всякий раз спасая самого себя. И после всего злого, что он совершил, он хочет прощения, он хочет тепла и уюта. Он, никогда не знавший жалости, требует к себе сочувствия и сострадания. Но нет у его детей ни жалости, ни сострадания к грешному отцу. С утра до вечера в своей каморке, невидимый для детей, он слушает о себе нелестные высказывания, «с утра до вечера душу грызут» ему, а за что – он не знает. Он осуждает своих детей за то, что они не могут его простить.

«Разве не зло – зло помнить? Да и кто ж его знает, где оно зло, а где добро… Всё на злобе стоит, всё на злобе замешено. Без неё расслабится человек, разомлеет, стечёт в землю». Михей уже не пытается скрыть свою обывательскую философию, он с ожесточением выплёскивает сокровенное своей души. Злобное, ненавистническое так и лезет из него. Он возненавидел своего сына Семёна за одно то, что тот внятно объясняет отцу предназначение человека на земле. Стоит отбросить ложную форму, в которую Семён облекает свои суждения, как перед нами возникнет глубокая философская мысль: в мир приходит человек независимо от своей воли и сознания, но устраивает свою жизнь сам человек, согласно своей совести. И горе тому человеку, который живёт только для себя. Тут обязательно человек творит зло. И сколько бы он ни уходил от расплаты, «зло всегда возвращается к тому, кто его содеял… в любом колене, но возвращается».

В данном случае зло, посеянное Михеем, вернулось к нему же. Нравственная чувствительность Семёна проявляется и в том, что он очень остро переживает возвращение отца «с грехом», в той его «житейской незащищённости», когда он «с мучительно сморщенным веснушчатым лбом – бледный, растерянный, робкий» не знал, что сказать матери, ждавшей от него «твёрдое спокойное слово» относительно судьбы Михея, и в том, что он способен был подняться над всем этим обывательским миром, воплощённым в Михее и его отпрысках, когда он со всей страстью и «былой мятежностью» коноплёвского характера, с его недовольством и стремлением подмять всё вокруг себя размышляет над добром и злом, кидая в лицо отцу жестокие упреки за то, что отец жил для себя, что все его поиски лучшей доли кончились тем, что он последнюю отнял: «И совесть вас гложет, вот вы и злобитесь. И чем больше терзаться будете, тем тяжелее будет. Это всё ваше к вам возвращается». Больнее нельзя ударить Михея, вернее, нельзя было предугадать его человеческую судьбу: «В отрешённом взгляде его беспощадно увиделась Михею собственная участь». В этом случае ни Божьим, ни человеческим законам нельзя осудить его. Только свой собственный суд, суд над самим собой может подвести земные итоги старшего Коноплёва.