История русской революции. Том 2(2). Октябрьская революция
Шрифт:
Наверху у комендантской оказалась столовая, где придворные лакеи подали господам офицерам "дивный обед и вина". Можно было временно позабыть невзгоды. Офицеры высчитывали старшинство, занимались завистливыми сравнениями, ругали новую власть за медленность производства. Особенно доставалось Керенскому: вчера в предпарламенте клялся умереть на своем посту, а сегодня, переодевшись сестрой милосердия, удрал из города. Некоторые из офицеров доказывали членам правительства бессмысленность дальнейшего сопротивления. Энергичный Пальчинский объявлял таких большевиками и пытался даже арестовать.
Юнкера хотели знать, что будет дальше, и требовали от правительства ответов, которые оно неспособно было дать. Во время нового совещания юнкеров с
Пораделов, считавший нужным прекратить сопротивление, подал рапорт об отчислении его от должности:
у него "нет уверенности в правильности избранного Временным правительством пути". Колебания полковника разрешились прежде, чем его отставка могла быть принята. По истечении получасового срока отряд красногвардейцев, матросов и солдат, под командой прапорщика Павловского полка, занял без сопротивления Главный штаб и арестовал павшего духом генерал-квартирмейстера. Захват штаба можно было, собственно, произвести давно; здание изнутри совершенно не было защищено. Но до появления на площади броневиков осаждавшие опасались вылазки из Зимнего юнкеров, которые могли бы их отрезать.
После потери штаба Зимний почувствовал себя еще сиротливее. Из Малахитового зала, который окнами выходил на Неву и как бы напрашивался на снаряд с «Авроры», министры перешли в одно из бесчисленных помещений дворца, окнами на двор. Огни были потушены. Только на столе горела одинокая лампа, загороженная от окон газетным листом. — Что грозит дворцу, если «Аврора» откроет огонь? — спрашивали министры своего морского коллегу. — Он будет обращен в кучу развалин, — разъяснял адмирал с готовностью и не без чувства гордости за морскую артиллерию. Вердеревский предпочитал сдачу и не прочь был попугать штатских, храбрившихся не к месту. Но с «Авроры» не стреляли. Молчала также и крепость. Может быть, большевики и вовсе не решатся выполнить свою угрозу?
Генерал Багратуни, назначенный вместо недостаточно стойкого Полковникова, счел как раз своевременным заявить, что он отказывается далее нести обязанности командующего округом. По приказу Кишкина генерал смещен, "как недостойный", ему предложено немедленно покинуть дворец. При выходе из ворот бывший командующий попал в руки матросов и доставлен ими в казармы Балтийского экипажа. Генералу могло бы прийтись плохо, если бы Подвойский, объезжавший участки фронта перед последним наступлением, не взял злополучного полководца под свою защиту.
С прилегающих улиц и набережных многие заметили, как дворец, только что игравший сотнями электрических лампочек, сразу потонул в сумраке. Среди наблюдателей были и друзья правительства. Один из сподвижников Керенского, Редемейстер, записал: "Темнота, в которую был погружен Зимний дворец, грозила какой-то загадкой". Никаких мер, чтобы разгадать ее, друзья не предпринимали. Надо признать, что и возможности их были невелики.
Укрываясь за штабелями дров, юнкера напряженно следили за цепями на Дворцовой площади, встречая каждое движение врага ружейным и пулеметным огнем. Им отвечали тем же. Стрельба к ночи становилась все горячей. Появились первые убитые и раненые. Жертвы исчислялись, однако, единицами. На площади, на набережной, на Миллионной
В Зимнем юнкера занимали посты в коридорах, на лестнице, у подъездов, во дворе; наружные посты лепились к ограде и стенам. Здание могло бы вместить тысячи, а вмещало сотни. Огромные помещения за полосой обороны казались вымершими. Большинство служителей попряталось или разбежалось. Многие офицеры укрывались в буфете, где заставляли не успевших скрыться слуг выставлять все новые батареи вин. Пьяный разгул офицерства в агонизирующем дворце не мог оставаться тайной для юнкеров, казаков, инвалидов, ударниц. Развязка подготовлялась не только извне, но и внутри.
Офицер артиллерийского взвода доложил неожиданно коменданту обороны: орудия поставлены в передки, и юнкера уходят домой согласно полученному от начальника Константиновского училища приказанию. Это был вероломный удар! Комендант пытался возражать: никто, кроме него, не может отдавать здесь приказаний. Юнкера понимали это, но предпочли тем не менее подчиниться начальнику училища, который, в свою очередь, действовал под давлением комиссара Военно-революционного комитета. Большинство артиллеристов, с 4 орудиями из 6, покинуло дворец. Задержанные у Невского патрулями солдат, они попытались оказать сопротивление, но подоспевшая застава Павловского полка с броневиком разоружила их и с двумя орудиями отправила в свои казармы; два других орудия установлены на Невском и на мосту Мойки с прицелом на Зимний дворец.
Две сотни уральцев тщетно дожидались подхода своих. Савинков, тесно связанный с Советом казачьих войск и даже вошедший от него в предпарламент, пытался, при содействии генерала Алексеева, сдвинуть казаков с места. Но заправилы казачьего Совета, по справедливому замечанию Милюкова, "так же мало могли распоряжаться казачьими полками, как штаб — войсками гарнизона". Обсудив дело со всех сторон, казачьи полки окончательно заявили, что без пехоты выступать не будут, и предложили Военно-революционному комитету свои услуги по части охраны государственного имущества. Одновременно Уральский полк постановил послать делегатов к Зимнему, чтобы отозвать две свои сотни в казармы. Это предложение как нельзя лучше отвечало окончательно сложившимся настроениям уральских «стариков». Кругом сплошь чужаки: юнкера, среди которых нередки евреи, офицеры-инвалиды, да еще ударницы. Со злыми, насупленными лицами казаки собирали свои мешки. Никакие уговоры больше не действовали. Кто оставался на защите Керенского? "Жиды да бабы… а русский-то народ там с Лениным остался". У казаков обнаружилась связь с осаждающими, и те открыли им свободный пропуск через выход, неизвестный до тех пор обороне. Около 9 часов вечера уральцы покинули Зимний. Только пулеметы свои они согласились оставить защитникам безнадежного дела.
Этим же самым путем, со стороны Миллионной, большевики еще раньше получили доступ во дворец для разложения противника. Все чаще стали попадаться в коридорах таинственные фигуры, бок о бок с юнкерами. Сопротивляться бесполезно, восставшие овладели городом и вокзалами, никаких подкреплений нет, во дворце просто "по инерции продолжают лганье". Что делать дальше? — спрашивали юнкера. Правительство отказывалось давать прямые приказания: сами министры остаются при старом решении, остальные — как знают. Это означало объявить для желающих свободный выход из дворца. В поведении правительства не осталось ни мысли, ни воли. Министры пассивно дожидались своей участи. Малянтович рассказывал впоследствии: "В огромной мышеловке бродили, изредка сходясь все вместе или отдельными группами, на короткие беседы, обреченные люди, одинокие, всеми оставленные… Вокруг нас была пустота, внутри нас — пустота. И в ней вырастала бездумная решимость равнодушного безразличия".