История русской революции. Том 2(2). Октябрьская революция
Шрифт:
Но народ с духовенством подходит медленно. Число агитаторов во дворце возрастает. Сейчас «Аврора» откроет огон", шепчут они по коридорам, и шепот этот передается из уст в уста. Вдруг два взрыва. Во дворец забрались матросы и не то сбросили, не то уронили с галереи две гранаты, легко ранив двух юнкеров. Матросов арестовали, раненым Кишкин, врач по профессии, сделал перевязки.
Внутренняя решимость рабочих и матросов велика, но еще не превратилась в ожесточение. Чтобы не вызвать его на свои головы, осажденные, как неизмеримо слабейшая сторона, не решаются сурово расправляться с проникающими во дворец агентами врага. Расстрелов нет. Непрошеные гости начинают появляться уже не одиночками, а группами. Дворец все больше походит на решето. Когда юнкера набрасываются на вторгшихся, те дают себя обезоружить. "Какая трусливая сволочь!" — говорит презрительно
За исключением района, непосредственно прилегающего к Зимнему дворцу, уличная жизнь не прекращалась до поздней ночи. Театры и кинематографы были открыты. Солидным и просвещенным слоям столицы не было, казалось, никакого дела до того, что их правительство подвергается обстрелу. Редемейстер наблюдал у Троицкого моста спокойно останавливавшихся прохожих, которых матросы не пропускали дальше. "Ничего необычного усмотреть было нельзя". От подошедших со стороны Народного дома знакомых Редемейстер узнал, под звуки канонады, что Шаляпин был бесподобен в «Дон-Карлосе». Министры продолжали метаться в мышеловке.
"Выяснено, что наступающие слабы". Может быть, если продержаться лишний час, то подкрепления подоспеют все-таки? Кишкин вызвал глубокой ночью к телефону товарища министра финансов Хрущева, тоже кадета, и просил его сообщить руководителям партии, что правительство нуждается хотя бы в небольшой подмоге, чтобы продержаться до утренних часов, когда должен же, наконец, прибыть Керенский с войсками. "Что это за партия, — негодовал Кишкин, — которая не может послать хотя бы 300 вооруженных человек!" Действительно: что это за партия? Кадеты, собиравшие в Петрограде на выборах десятки тысяч голосов, не могли в минуты смертельной опасности для буржуазного режима выставить три сотни бойцов. Если бы министры догадались разыскать в библиотеке дворца материалиста Гоббса, то в его диалогах о гражданской войне они прочитали бы, что нельзя ни ждать, ни требовать мужества от разбогатевших лавочников, "не видящих ничего, кроме своей минутной выгоды… и совершенно теряющих голову при одной только мысли о возможности быть ограбленными". Но вряд ли в царской библиотеке можно было найти Гоббса. Да и министрам было не до исторической философии. Звонок Кишкина был последним телфонным звонком из Зимнего дворца.
Смольный категорически требовал развязки. Нельзя тянуть осаду до утра, держать в напряжении город, нервировать съезд, ставить все успехи под знак вопроса. Ленин шлет гневные записки. Из Военно-революционного комитета звонок за звонком. Подвойский огрызается. Можно бросить массы на штурм, охотников достаточно. Но сколько будет жертв? И что останется от министров и юнкеров? Однако же необходимость довести дело до конца слишком повелительна. Не остается ничего, как заставить заговорить морскую артиллерию. Из Петропавловки матрос доставляет на «Аврору» клочок бумаги: открыть немедленно стрельбу по дворцу. Теперь, кажется, все ясно? За артиллеристами «Авроры» дело не станет. Но у руководителей решимости все еще нет. Делается новая попытка уклониться. "Мы порешили выждать еще четверть часа, — пишет Флеровский, — инстинктом чуя возможность смены обстоятельств". Под инстинктом нужно понимать упорную надежду на то, что дело разрешится одними демонстративными средствами. И на этот раз «инстинкт» не обманул: на исходе четверти часа примчался новый гонец, прямо из Зимнего: дворец взят!
Дворец не сдался, а взят штурмом, но в такой момент, когда сила сопротивления осажденных успела окончательно иссякнуть. В коридор ворвалась, уже не потайным ходом, а через защищенный двор, сотня врагов, которых деморализованная охрана приняла за депутацию думы. Их все же успели еще разоружить. Ушла в суматохе какая-то группа юнкеров. Остальные, по крайней мере часть, еще продолжали нести охранную службу. Но штыковая и огневая перегородка между наступающими и обороняющимися вконец разрушилась.
Часть дворца, примыкающая к Эрмитажу, уже заполнена врагами. Юнкера пытаются зайти им в тыл. В коридорах происходят фантасмагорические встречи и столкновения. Все вооружены до зубов. В поднятых руках револьверы. У поясов ручные гранаты.
Рабочие, матросы, солдаты напирают снаружи цепями, партиями, сбрасывают юнкеров с баррикад, врываются через двор, сталкиваются на ступенях с юнкерами, оттесняют их, опрокидывают, гонят перед собою. Сзади напирает уже следующая волна. Площадь вливается во двор, двор вливается во дворец и растекается по лестницам и коридорам. На загаженных паркетах, среди матрацев и буханок хлеба, валяются люди, винтовки, гранаты. Победители узнают, что Керенского нет, и к их бурной радости примешивается горечь разочарования. Антонов и Чудновский во дворце. Где правительство? Вот дверь, у которой юнкера застыли в последней позе сопротивления. Старший в карауле влетает к министрам с вопросом: приказывают ли они защищаться до конца? Нет, нет, министры этого не приказывают. Дворец ведь все равно занят. Не надо крови. Надо уступить силе. Министры хотят сдаться с достоинством и садятся за стол, чтобы походило на заседание. Комендант обороны уже успел сдать дворец, выговорив юнкерам сохранение жизни, на которую и без того никто не покушался. Относительно судьбы правительства Антонов отказался вступать в какие-либо разговоры.
Юнкеров у последних охраняемых дверей разоружают. Победители врываются в комнату министров. "Впереди толпы шел, стараясь сдерживать напиравшие ряды, низенький невзрачный человек; одежда его была в беспорядке; широкополая шляпа сбилась набок. На носу едва держалось пенсне. Но маленькие глаза сверкали торжеством победы и злобой против побежденных". Этими уничижительными чертами побежденные обрисовали Антонова. Нетрудно поверить, что одежда и шляпа его были в беспорядке: достаточно вспомнить ночное путешествие по лужам Петропавловской крепости. Торжество победы можно было несомненно прочесть в его глазах; но вряд ли в них была злоба против побежденных. "Объявляю вам, членам Временного правительства, что вы арестованы", — провозгласил Антонов от имени Военно-революционного комитета. Часы показывали 2 часа 10 минут ночи на 26 октября. "Члены Временного правительства подчиняются насилию и сдаются, чтобы избежать кровопролития", — отвечает Коновалов. Неизбежная часть ритуала соблюдена.
Антонов вызвал 25 вооруженных, по выбору, первых отрядов, ворвавшихся во дворец, и поручил им охрану министров. Арестованных, после составления протокола, вывели на площадь. В толпе, которая понесла жертвы убитыми и ранеными, действительно вспыхивает злоба против побежденных. "Расстрелять! Смерть!" Отдельные солдаты пытаются нанести министрам удары. Красногвардейцы унимают необузданных: не омрачайте пролетарской победы! Вооруженные рабочие окружают пленников и конвоиров плотным кольцом. "Вперед!" Идти недалеко: через Миллионную и Троицкий мост. Но возбуждение толпы делает этот короткий путь долгим и чреватым опасностями. Министр Никитин не без основания писал позже, что, если бы не энергичное заступничество Антонова, последствия могли бы быть "очень тяжелыми". В довершение злоключений процессия подверглась еще на мосту случайному обстрелу: и арестованным и конвоирам пришлось ложиться на мостовую. Но и здесь никто не пострадал: стреляли, по-видимому, поверху, для острастки.
В тесное помещение гарнизонного клуба крепости, освещенное чадящей керосиновой лампой — электричество сегодня отказалось служить, — набивается несколько десятков человек. Антонов производит, в присутствии комиссара крепости, перекличку министрам. Их 18 человек, включая и ближайших помощников. Последние формальности закончены, пленников разводят по камерам исторического Трубецкого бастиона. Из обороны не арестован никто: офицеры и юнкера отпущены под честное слово, что не будут выступать против советской власти. Лишь немногие из них сдержали обещание.
Сейчас же после взятия Зимнего в буржуазных кругах пошли слухи о расстрелах юнкеров, о насилиях над ударницами, о расхищении богатств дворца. Все эти россказни были давно уже опровергнуты, когда Милюков писал в своей «Истории»: "Те из ударниц, которые не погибли от пуль и были захвачены большевиками, подверглись в этот вечер и ночь ужасному обращению солдат, насилию и расстрелам". Никаких расстрелов на самом деле не было и, по настроению обеих сторон в тот период, быть не могло. Еще менее мыслимы были насилия, особенно во дворце, куда, наряду с отдельными случайными элементами улицы, вступили сотни революционных рабочих с винтовками в руках.