История русской водки от полугара до наших дней
Шрифт:
Из этих материалов следуют достаточно интересные выводы:
1. Начиная с лета 1924 года до осени 1925 года в СССР производились только водочные изделия, а никак не водка в современном понимании. Сначала — крепостью до 20 %, а с декабря 1924 г. — до 30 %. Причем, надо полагать, ассортимент выпускаемых водочных изделий зависел от возможностей завода.
2. Пресловутая 30 %-ная «рыковка» не могла быть не чем иным, как той же самой «русской горькой», известной с дореволюционных времен, но изготовленной по упрощенной технологии и из доступных компонентов. Сравним с классическим рецептом (по Штритеру):
«Русская горькая (эссенция 1882 г.). Тонко измельчаются и смешиваются:
2,8 кг дягилевого корня, 2 кг калганового корня, 2 кг имбирного корня, 1 кг гвоздики, 1,3 кг черного английского перца, 0,4 кг турецкого перца стручкового.
Смесь заливается 33,8 л 50 % ректификованного спирта. Для
И еще интересная деталь: в 1924 г. «русскую горькую» на новгородском заводе предписывалось изготавливать из отработанного сырья для «английской горькой». Это может означать только то, что «английская горькая» выпускалась еще раньше, по-видимому, для «начальства».
Здесь, конечно, нельзя не сделать отступление по поводу знаменитого «водочного» диалога из «Собачьего сердца» Булгакова. Помните?
«Меж тарелками несколько тоненьких рюмочек и три хрустальных графинчика с разноцветными водками. Все эти предметы помещались на маленьком мраморном столике, уютно присоседившемся у громадного резного дуба буфета, изрыгавшего пучки стеклянного и серебряного света. Посредине комнаты — тяжелый, как гробница, стол, накрытый белой скатертью, а на нем два прибора, салфетки, свернутые в виде папских тиар, и три темных бутылки.
Зина внесла серебряное крытое блюдо, в котором что-то ворчало. Запах от блюда шел такой, что рот пса немедленно заполнился жидкой слюной. „Сады Семирамиды!“ — подумал он и застучал, как палкой, по паркету хвостом.
— Сюда их! — хищно скомандовал Филипп Филиппович. — Доктор Борменталь, умоляю вас, оставьте икру в покое. И если хотите послушаться доброго совета, налейте не английской, а обыкновенной русской водки.
Красавец тяпнутый — он был уже без халата, в приличном черном костюме — передернул широкими плечами, вежливо ухмыльнулся и налил прозрачной.
— Новоблагословенная? — осведомился он.
— Бог с вами, голубчик, — отозвался хозяин, — это спирт. Дарья Петровна сама отлично готовит водку.
— Не скажите, Филипп Филиппович, все утверждают, что очень приличная, тридцать градусов.
— А водка должна быть в 40 градусов, а не в 30, это во-первых, — наставительно перебил Филипп Филиппович, — а во-вторых, Бог их знает, что они туда плеснули. Вы можете сказать, что им придет в голову?
— Все, что угодно, — уверенно молвил тяпнутый»[6]
Для сегодняшнего читателя слово «водка» ассоциируется исключительно с современной водкой, а «английская» — уж не виски ли? А между тем в январе-марте 1925 года, когда было написано «Собачье сердце», водка в современном понимании в СССР еще не производилась, а виски в Москве тех лет даже представить невозможно.
Так что на столе у Филиппа Филипповича стояли в графинчиках русские дореволюционные «водочные изделия» — «русская горькая» и «английская горькая», правда, домашнего приготовления, например, по кулинарной книге Елены Молоховец. Ну, а упомянутая «новоблагословенная» — это все та же «русская горькая» в упрощенном варианте, которую в Москве выпускал бывший казенный винный склад № 1 (ныне завод «Кристалл»), расположенный на Самокатной улице, переименованной в 1924 году из улицы Новоблагословенной. Так что описанное Булгаковым — типичный пример «ушедшей натуры»…
1924–1925 гг. — время рождения последней по времени (советской) винной монополии. До этого ситуация была неопределенной. Винокуренные и водочные заводы были национализированы, но производство было остановлено. Кстати, по поводу даты рождения советской монополии у современных исследователей тоже имеются расхождения.
Сметнева:[137] «С 1923 г. ЦИК СССР и СНК СССР издали совместное постановление о возобновлении производства и торговли спиртными напитками в СССР. Это постановление вступило в силу с января 1924 г. Этот же год принято считать годом начала советской монополии, осуществлявшейся до 1992 г. Именно с 1924 г. начинается новая страница в развитии уже советской спиртовой и водочной промышленности»
(Заметим, что здесь Сметнева дословно цитирует В. В. Похлебкина, правда, без ссылки на источник.)
Григорьева:[19]
«В октябре 1925 года была произведена реорганизация спиртовой промышленности и установлена государственная монополия на производство и продажу крепких спиртных напитков. Производство хлебного вина стало исключительным правом государства и сосредоточилось на государственных заводах Госспирта,
Вот что говорил по поводу такого поворота в «водочной политике» тов. Сталин на XIV съезде ВКП (б) в 1925 г.:
«Кстати, два слова об одном из источников резерва — о водке. Есть люди, которые думают, что можно строить социализм в белых перчатках. Это — грубейшая ошибка, товарищи. Ежели у нас нет займов, ежели мы бедны капиталами и если, кроме того, мы не можем пойти в кабалу к западноевропейским капиталистам, не можем принять тех кабальных условий, которые они нам предлагают и которые мы отвергли, — то остается одно: искать источников в других областях. Это все-таки лучше, чем закабаление. Тут надо выбирать между кабалой и водкой, и люди, которые думают, что можно строить социализм в белых перчатках, жестоко ошибаются»[140]
Впрочем, для нас совершенно непринципиально, какой именно год считать годом рождения советской винной монополии. Гораздо важнее то, что с 1925 г. в стране последний раз возник «призрак» хлебного вина. Именно с этого года разрешенная крепость спиртных напитков достигла 40 %, а на заводах Госспирта возобновился выпуск дореволюционного «казенного вина», той самой «монопольки» — чистой, без всяких добавок смеси спирта-ректификата с водой. Но так как слова «казенный», «казна» большевики не использовали, считая их «старорежимными», этот напиток стали в официальных документах именовать компромиссным названием «хлебное вино (водка)». Так впервые, в скобках, словом «водка» стали называть не только старые русские «водочные изделия», но и бывшее «казенное вино», которое, как мы с вами знаем, никакого отношения к традиционному русскому хлебному вину не имело. Таким образом, начиная с 1925 года понятие «водка» официально стало включать как «водочные изделия», так и чистую водно-спиртовую смесь. Правда, на этикетках эти изделия еще некоторое время — до тридцатых годов — разделялись. Большевики в начале своей монополии не выработали визуального образа своих алкогольных изделий и вовсю пользовались дореволюционными моделями бутылочных этикеток — как «монопольных», так и «частных». «Монопольные» использовались для чистой водно-спиртовой смеси, а «частные» — для водочных изделий.
В народе термин «хлебное вино» существовал до тех пор, пока он присутствовал на этикетках. В 1927 г. был впервые опубликован «Золотой теленок» Ильфа и Петрова, в котором есть замечательная сцена пожара в квартире номер три, прозванной «Вороньей слободкой»:
«Один лишь Никита Пряхин дремал на сундучке посреди мостовой. Вдруг он вскочил, босой и страшный.
— Православные! — закричал он, раздирая на себе рубаху. — Граждане!
Он боком побежал прочь от огня, врезался в толпу и, выкликая непонятные слова, стал показывать рукою на горящий дом. В толпе возник переполох.
— Ребенка забыли, — уверенно сказала женщина в соломенной шляпе.
Никиту окружили. Он отпихивался руками и рвался к дому.
— На кровати лежит! — исступленно кричал Пряхин. — Пусти, говорю!
По его лицу катились огненные слезы. Он ударил по голове Гигиенишвили, который преграждал ему дорогу, и бросился во двор. Через минуту он выбежал оттуда, неся лестницу.
— Остановите его! — закричала женщина в соломенной шляпе. — Он сгорит!
— Уйди, говорю! — вопил Никита Пряхин, приставляя лестницу к стене и отталкивая молодых людей из толпы, которые хватали его за ноги. — Не дам ей пропасть. Душа горит.
Он лягался ногами и лез вверх, к дымящемуся окну второго этажа.
— Назад! — кричали из толпы. — Зачем полез? Сгоришь!
— На кровати лежит! — продолжал выкликать Никита. — Цельный гусь, четверть хлебного вина. Что ж, пропадать ей, православные граждане?
С неожиданным проворством Пряхин ухватился за оконный слив и мигом исчез, втянутый внутрь воздушным насосом. Последние слова его были: „Как пожелаем, так и сделаем“»[141]
Между прочим, под словом «гусь» здесь имеется в виду вовсе даже никакая не птица. «Гусем» в народе называли монопольную «четверть», бутылку в 1/4 ведра, около 3 литров, которая благополучно дожила до ранних советских времен. А вообще-то сцена весьма символична — «хлебное вино», сгоревшее вместе с Никитой Пряхиным в пожаре русских революций…
В общем-то, на этом можно было бы и закончить историю русского хлебного вина, так как дальше начинается другая история — история советской водки. Но не будем спешить. Попробуем сначала ответить на два вопроса: первый — когда же термин «водка» окончательно пришел к современному понятию, избавившись от всяческих «параллелизмов» по отношению к хлебному вину, и второй — как получилось, что в ее составе стали допускаться вкусовые добавки, запрещенные в «казенном вине».