История рыжего демона
Шрифт:
— О да. Кажется, наш предыдущий спор так и остался незавершенным?
Мефистофель намекал на последнюю Тысячелетнюю Войну между силами света и силами тьмы, разгоревшуюся из-за власти над судьбами людей. Причиной для этой длительной и упорной борьбы послужил один причудливый образ, созданный молодым демоном Аззи, заставившим звучать на иной лад старую легенду о Прекрасном принце, чтобы в положенный срок привести ее к печальному концу. На сей раз демон оставил в стороне свой обычный арсенал козней и интриг, просто-напросто сделав своего героя игрушкой неумолимой и беспощадной Судьбы, постоянной спутницы его неудач. Силы добра приняли вызов, вступив в единоборство со злом, несмотря на явное преимущество
Силы тьмы, в противоположность светлому началу, избирают извилистые и сложные пути интриг, ибо это их родная стихия. Свет, стремящийся к ясности и простоте (несмотря на некоторую склонность к догматизму), с древнейших времен противостоит коварным измышлениям тьмы, хотя часто терпит поражения, ведь сохранить равновесие можно лишь до той поры, пока чаша весов не склонится на какую-либо сторону, — тогда считается, что свершилось то, что и было предопределено.
К посетителям подошел хозяин таверны — мужчина неопределенного возраста, невыразительной внешности — надо сказать, это присуще всем, кто прожил некоторое время в Лимбе. Характерные приметы, по которым его только и можно было отличить от остальных, — легкое косоглазие и огромные плоские ступни, обутые в грубые башмаки.
— Слушаю, господин мой, — почтительно обратился он к Мефистофелю, склонившись перед ним, — чем могу вам служить?
— Подайте дайкири с кровью богов, — приказал Мефистофель.
— Будет исполнено, мой господин. Не угодно ли отведать пирога по-дьявольски? Свежайший пирог!
— Прекрасно. Что еще?
— Окорочка сегодня хороши. Доставили из Чистилища. Тамошние черти готовят их для нас по особому рецепту. Отменная ветчина с пряностями и специями!
— А кровяных колбасок нет?
— Они бывают только по четвергам.
— Хорошо. Принесите окорочка, — распорядился Мефистофель. И прибавил, обращаясь к Михаилу: — Что ж, постараемся не ударить в грязь лицом!
— Конечно, — отозвался Михаил. — Однако не пора ли переходить от слов к делу?
— Я готов, — заявил Мефистофель. — Надеюсь, ты захватил с собой копии проектной документации?
— В том не было нужды, — ответил ему Михаил. — Весь план у меня в голове. Нам выпала честь выбирать повод для новой Тысячелетней войны. Надеюсь, что на сей раз мы сумеем разрешить наш старый спор — считать ли города злом или добром.
— Как быстро летит время, когда ты бессмертен!.. — сказал Мефистофель. — Итак, пусть города растут, словно грибы.
— Скорее как цветы — это более подходящее сравнение, — сказал Михаил.
— Время покажет, какой из образов окажется более удачным, — возразил Мефистофель. — Ну-с, покажи-ка мне одного из ваших городских святош, и я со своей удалой командой демонов тотчас заставлю его отречься от добра.
— Совсем не обязательно выбирать святого, — ответил Михаил, не нарушая старых добрых традиций светлых сил давать противнику фору в начале борьбы. — На сей раз мы придумали нечто более сложное. Нечто более всеохватывающее, грандиозное и величественное, чему, как видно, суждено войти в века начинающейся Новой Эры. Однако в подробности плана я посвящу тебя позднее. А пока… знаешь ли ты слугу нашего Фауста?
— О да, — оживился Мефистофель и тут же совершил типичную для сил зла ошибку, претендуя на знание того, чего он на самом деле не знал. — Ты, конечно, имеешь в виду Иоганна Фауста, известного шарлатана, ныне живущего в… как же называется
— Время покажет, шарлатан он или нет, — в тон Мефистофелю отозвался Михаил. — Однако он совсем не в Кенигсберге. Ты найдешь его в Кракове.
— Ах да, конечно, — воскликнул Мефистофель, — как я мог забыть об этом! Помнится, он поселился в скромном домике неподалеку от Ягеллонского университета.
— Верно. Он живет холостяком в небольшой квартирке на улочке Казимежа, что у Флориановой Заставы.
— Эти названия все время вертелись у меня на языке, — сказал Мефистофель. — Я тотчас отправлюсь туда и посвящу его в подробности нашего замысла. Кстати, в чем же он все-таки заключается?
— А вот и заказанные тобой окорочка, — ответил Михаил. — Пока ты ешь, я буду рассказывать.
Иоганн Фауст был один в своей небольшой городской квартире в Кракове, далеком польском городке, куда его привела стезя странствующего ученого-философа Аристотелевой школы. Профессора Ягеллонского университета охотно приняли в свой круг большого грамотея — ведь Фауст знал наизусть все наиболее известные творения великих умов древности: Парацельса, его предшественника Корнелия Агриппы, а также более ранние, секретные работы Вергилия, величайшего мага Римской эпохи.
Обстановка в доме Фауста была скромной: простой деревянный пол, который по утрам подметала служанка, не покрывали ни пестрые ковры, ни узорчатые дорожки. Переступая порог рабочего кабинета Фауста, эта служанка осеняла себя крестным знамением, шептала молитвы и трижды сплевывала через левое плечо, а то — не дай бог! — не случилось бы какой беды. Правду говорят: уж коли связался с таким загадочным и мудреным человеком, как Фауст, до беды — и до ада один шаг. Всякий раз, открывая дверь кабинета, она вздрагивала и, отступив на шаг, торопливо крестилась — опять на полу нарисованная мелом пентаграмма, — каждое утро она тщательно стирала ее, а на следующий день пентаграмма появлялась снова. Углы пентаграммы были испещрены арабскими письменами; среди изящных букв и цифр порой попадались странные знаки, которые не смогли бы разгадать даже масоны.
В рабочем кабинете, так же как и в остальных комнатах, было мало мебели; каждая вещь годами стояла на отведенном месте, не сдвигаясь ни на дюйм. Перегонный куб помещался в углу. В маленьком камине горел уголь — Фауст топил днем и ночью, летом и зимой, — ему все время было холодно. В комнате было высокое готическое окно, но плотные шторы всегда низко опущены, и дневной свет почти не проникает в комнату: глаза Фауста привыкли к полумраку, к неяркому, мерцающему свету очага и золотистым огонькам свечей — около дюжины длинных восковых свечей сутки напролет оплывали в оловянных подсвечниках. Это были высокие белые свечи — роскошь, по тем временам недоступная большинству краковчан. Несколько состоятельных горожан снабжали Фауста этими прекрасными ароматизированными свечами — в их белый воск были добавлены мирра, травяные бальзамы и редкостные, баснословно дорогие экстракты душистых весенних цветов. Их благоухание порой заглушало удушливые запахи паров ртути и других металлов, смешанные с едкой вонью разнообразных специй дьявольской кухни алхимика.
Фауст мерил шагами свой рабочий кабинет — десять шагов в одну сторону, к стене, на которой висел портрет Агриппы, и десять шагов в другую, к комоду, где стоял мраморный бюст Вергилия. Шелковая серая мантия, какие обычно носили преподаватели университета, путалась между тощих, длинных ног Фауста; огоньки свечей трепетали от легкого движения воздуха, когда он проходил мимо. Фауст разговаривал сам с собой — он уже давно приобрел эту привычку, характерную для замкнутых и одиноких людей, особенно для ученых.