История с кладбищем
Шрифт:
И вот она снова появилась на кладбище, а он ее не узнал.
Он забрел глубоко в заросли на северо-западе. Везде были объявления «Не ходить», но сюда и так никто не ходил: в конце Египетской аллеи, за псевдоегипетскими гробницами с черными дверьми, было неуютно и страшно. Здесь природа на протяжении ста лет отвоевывала кладбище у людей. Камни были опрокинуты, забытые могилы давно утонули в зеленом плюще и скопившихся за десятки лет палых листьях, дорожки потерялись или стали непроходимыми.
Никт шел осторожно. Он хорошо знал, как тут опасно. Лет в девять он исследовал эти
Сейчас Никт пробирался сквозь груду листьев и плюща среди лисьих нор и подслеповатых ангелов, потому что хотел поговорить с Поэтом.
Поэта звали Неемия Трот, и на его надгробии было написано:
Здесь покоятся бренные останки
Неемии Трота
Поэта
1741–1774
Не всякий лебедь должен петь, Почуяв близость смерти.— Господин Трот! Могу я попросить у вас совета?
Слабый силуэт Неемии просиял от радости.
— Конечно, храбрый юноша! Совет поэтов — воистину любезность королей! Каким елеем… о нет, каким бальзамом утолить твою боль?
— Вообще-то у меня ничего не болит. Я просто… в общем, когда-то я был знаком с одной девочкой, а теперь не знаю, стоит ли к ней подходить или выкинуть эту затею из головы.
Неемия Трот выпрямился в полный рост — он был ниже Никта — и восторженно приложил руки к груди.
— О-о! Иди к ней и моли ее! Назови ее своей Терпсихорой, Эхо, Клитемнестрой! Пиши ей стихи, величавые оды — я помогу тебе. Так, и только так ты завоюешь свою истинную любовь.
— Я не то чтобы хочу ее завоевать. Она не моя истинная любовь. Я просто хочу с ней поговорить.
— Изо всех человеческих органов язык — величайшее чудо. Ибо им мы пробуем сладкое вино и горькую отраву, источаем мед и горечь. Иди к ней! Говори с ней!
— Не могу.
— Можешь, юный сэр! Более того, ты должен! Я напишу об этом, как только завершится бой победой стороны одной.
— Но если я перестану блекнуть для одного человека, другим будет легче меня видеть.
— Склони ко мне свой слух, о юный Леандр, Геро, Александр! Фортуна помогает смелым!
— Хм, тоже верно…
Никт был рад, что додумался прийти к Поэту. Кто тебя образумит, если не поэт? Да, кстати…
— Мистер Трот… Расскажите мне о мести.
— О, это блюдо подается холодным. Не мсти в пылу негодования! Мудрее дождаться подходящего часа. Один бумагомаратель по фамилии О’Лири — к слову, ирландец, — возымел наглость
— И вы ему отомстили? — с любопытством спросил Никт.
— Ему и всему его ядовитому племени. О да, юный Оуэнс, я отомстил, и месть моя была ужасна. Я напечатал письмо и наклеил на двери лондонских публичных домов, в которые нередко наведывались щелкоперы вроде этого О’Лири. В письме я заявил, что поэтический талант хрупок и я больше не стану писать для них, — только для себя и для потомков, а при жизни не опубликую ни строчки! В завещании я указал, чтобы мои стихи похоронили вместе со мной, неопубликованными. Лишь когда потомки осознают мою гениальность и поймут, что сотни моих стихов утрачены — утрачены! — мой гроб дозволяется откопать, чтобы вынуть из моей мертвой холодной длани творения, которые восхитят весь мир. Как это страшно — опередить свое время!
— И как, вас откопали, стихи напечатали?
— Пока нет. У меня еще все впереди.
— Это и была ваша месть?
— Вот именно. Коварная и ужасная!
— Хм…
— Подается холодной, — гордо заявил Поэт.
Никт вернулся по Египетской аллее на расчищенные дорожки. Опускались сумерки, и он побрел к старой часовне: не потому, что надеялся увидеть Сайлеса, а просто потому, что всю жизнь подходил к часовне в этот час, и приятно было соблюдать ритуал. К тому же он проголодался.
Никт прошел сквозь дверь и спустился в крипту. Там он сдвинул коробку отсыревших приходских записей и достал пакет апельсинового сока, яблоко, упаковку хлебных палочек и кусок сыра. Он жевал и думал, не поискать ли Скарлетт — например, походить по снам, раз она сама его так нашла…
Он вышел наружу и уже собрался сесть на серую деревянную скамью, как вдруг замер: кто-то уже занял его место. И он — вернее, она — читала журнал.
Никт поблек еще больше, стал частью кладбища, не более заметной, чем тень или ветка. Но Скарлетт подняла глаза, посмотрела на него в упор и сказала:
— Никт, это ты?
Никт помолчал, а потом спросил:
— Почему ты меня видишь?
— Сначала почти не видела. Подумала, ты какая-то тень. Но ты совсем как в моем сне. И как-то сфокусировался.
Он подошел к скамейке.
— Ты сейчас видишь буквы? Тебе не слишком темно?
Скарлетт закрыла журнал.
— Да, странно. Кажется, что темно, но я всё вижу.
— А ты… — Он затих, сам не зная, что хотел спросить. — Ты здесь одна?
Она кивнула.
— После школы я помогала мистеру Фросту делать прориси надгробий, а потом сказала, что хочу посидеть тут и подумать. Потом я выпью с ним чаю, и он отвезет меня домой. Он даже не спросил, почему я сюда пришла. Только сказал, что тоже любит бывать на кладбищах и что здесь спокойнее всего на свете… А можно тебя обнять?