История с продолжением
Шрифт:
– В смысле? – не понял Пятый.
– Ну, проуговаривал. Что надо бы еще пожить, что молодым умирать неправильно… много всего. Это же тюремная больница, тут сиделок не предусмотрено. Приходят, конечно, но чтоб постоянно – нет. Ну ничего, теперь-то все вроде нормально.
– Я… умирал?… – удивлению Пятого не было предела. Он даже сумел немного повернуть голову, чтобы лучше видеть собеседника. – Но я ничего не понял…
– Ты раньше по-настоящему болел? – спросил Лукич. – Я не имею в виду «третье» предприятие, побои и твой вновь приобретенный туберкулез. Я спрашиваю…
– Нет, –
– Ты ничего не мог тогда понимать. От потери крови у любого человека начинается так называемый гиповолемический шок. У тебя, в частности, он был третьей степени…
– Это плохо?…
– Очень… нет, я не понимаю, что тут вообще происходит! Все, лекции окончены, теперь пить – и спать. Этой ночью я поеду домой, я отдохнуть хочу. Я старый и устал. Так… совсем голову повернуть не можешь?
Власть ледяных корней была столь велика, что Пятый не ответил. Ему показалось, что голову обхватил железный обруч, и что этот обруч притягивает голову к подушке… даже нет, не к подушке, а к полу… Лукич это, скорее всего, понял, потому что настаивать не стал, а вышел в коридор. Вскоре он вернулся, и не один. Кто-то еще – Пятый не понял, кто – сделал ему в здоровую руку укол и через несколько минут железный обруч стал потихонечку разжиматься.
– Вот и хорошо… пока ноль двадцать пять морфина хватит. А на ночь сделаете кубик, глюкозу прокапаете и последите, ладно?
– Хорошо, Лукич, посмотрим. Вообще, правильно. Сон, говорят, лучшее лекарство. Ну что, отпустило немножко?
– Да, спасибо, – говорить стало легче. Пятый совсем чуть-чуть сумел повернуть голову и увидел Лукича и его собеседника – преклонных лет мужчину в белом халате поверх формы. Откуда-то всплыло имя – Егор Анатольевич. Кажется, с ним говорил по телефону Лукич, еще с предприятия. О чем-то просил, довольно долго уговаривал…
– Ну и ладно. Давай, отдыхай, на обходе увидимся, – добродушно заключил мужчина в халате. – А, еще же попить надо.
Как и что он пил – Пятый не запомнил. Его тянуло в сон. Врачи вышли, но в коридоре подле палаты еще несколько минут слышались их голоса.
– …скорее всего, задет какой-то нервный узел, – Лукич говорил на пониженных тонах. – Согласись, анатомия человеческая, но отличия все же имеются.
– Еще как имеются! – собеседник тоже говорил тихо. – Рентгенограмму видел? Обалдеть можно…
– Обалдел тут один… хреново, что он мучается. Мне бы не хотелось…
– Точно – не притворяется? – в голосе второго врача зазвучало сомнение. – Я, конечно, ничего такого в виду не имею, но у нас тут симулянтов – больше половины. Кто ложки глотает, кто гвозди, тут вон тележка эта твоя…
– Не притворяется, – отрезал Лукич. – А симулянты до такого состояния в жизни не дойдут. Сравнил ты, Егор, жопу с пальцем. Где это видано…
– То, что он не сам на себя телегу эту уронил, я понял, но…
– Уронил-то как раз сам, – Лукич вздохнул. – Но не специально.
– Как знать.
– Уж поверь мне, я знаю. Скорее всего от усталости. Хорошо еще про тебя вспомнил, а то… и говорить не хочется.
– Ладно, зайду. Для однополчанина не жалко. Леша, ты езжай, раз решил, а то на тебе лица нет. К больным так относиться нельзя. Да что – к больным! Даже к родственникам.
– Как относиться? – голос Лукича стал вдруг твердым.
– С таким сочувствием. Не гоже это, уж послушай старого, прожженного…
– Я и сам старый и прожженный. Знал бы ты, Егорушка, хоть толику того, что я за последние годы повидал… – Лукич засопел, откашлялся. – Не сочувствие это вовсе. Должен я ему, понимаешь?
– Нет, не понимаю. И какие это долги у тебя могут быть к пацану, которому… сколько ему лет, Леша?
– Двадцать семь или двадцать восемь… не помню я. Есть. Получилось так, Егор. И еще… договорились мы с ним, довольно давно… я обещал.
– Если бы он помер, а это вполне могло произойти, ты был бы свободен от своего обещания, – печально усмехнулся врач. – Ладно, раз обещал – вытащим. Из шока вроде вышел, теперь потихонечку, полегонечку, попробуем.
– По крайней мере постараемся, – подытожил Лукич. – Егорушка, ты меня прости. Свалился, как снег на голову, потом все эти звонки от твоего начальства к моему и наоборот, больной тяжелый… Утомил я тебя, а?
– Ничего, Леша. Тогда трудней было…
Вскоре они ушли и Пятый смог ненадолго уснуть. Потом сон оставил его, а ледяные корни сдавили тело с новой, во сто крат большей силой. Стемнело, но свет в палате почему-то не загорелся. А потом открылась дверь…
– Что тут происходит? – утром следующего дня Лукич стоял у входа коридор отделения, и дорогу ему перегораживали двое в форме. – Немедленно отойдите, я врач, мне необходимо пройти.
– Имя, фамилия, – процедил один из новоявленных стражей. – И пропуск.
– Воронцов Алексей Лукич, – Лукич порылся в карманах, выудил паспорт и картонную карточку пропуска. – Вот эта филькина грамота. Позавчера выдали, сроком на два месяца.
– Проходите, – охранник с неохотой отошел в сторону. Лукич пожал плечами и прошел внутрь коридора, в котором почему-то толпилась половина персонала – дежурный врач, Егор Анатольевич, двое санитаров, еще двое охранников и поломойка баба Зоя. Лукич остановился, с удивлением посмотрел на живописную компанию и спросил:
– Что такое?
Все молчали, опустив глаза.
– Егор, что такое? – повысил голос Лукич. – Умер, что ли?
– Не знаю, – едва слышно ответил Егор.
– Он так кричал, так кричал, – тихонечко запричитала баба Зоя, – а потом прекратил. Помер, наверное…
– Так, спокойно и по очереди, – резко сказал Лукич. – Объясните.
Они (на этот раз, не смотря на просьбу – хором) принялись рассказывать. После отъезда Лукича, часам к восьми, приехал начальник… Его, Лукича, начальник… да, Павел Васильевич… он сначала зашел в палату ненадолго, а потом отобрал у охраны ключи, запер палату, сел в ординаторской и никому ключи не отдавал, как ни просили…