История Сэмюела Титмарша и знаменитого бриллианта Хоггарти

Теккерей Уильям Мейкпис

Гас сроду не бывал в тюрьме — и сразу пал духом, когда рыжий Мозес, впустив его, принялся затворять за ним бесчисленные железные двери, а когда он увидел меня за бутылкой кларета, в ярком свете позолоченных ламп, у него язык прилип к гортани; портьеры были сдвинуты и скрывали решетки на окнах, а мистер Б., надзиратель брайтонской тюрьдаы мистер Лок, мистер Аминадаб и еще один богатый господин той же профессии и вероисповедания превесело болтали и с виду ничем не отличались от какой угодно благородной компании.

— Если это друг мистера Титмарша, давайте его сюда, — сказал мистер Б. — Я, черт возьми, не прочь поглядеть на мошенника. И хоть убейте, Титмарш, но, я думаю, вы один из самых отъявленных мошенников во всем Лондоне. Вы и Браффа перещеголяли, право слово, ведь по нему сразу видно, что он мошенник, а вы-то! На вас

поглядеть — сама честность!

— Продувная бестия, — сказал Аминадаб и, подмигнув, показал на меня своему приятелю мистеру Иегосафату.

— Хорош, — отвечал Иегосафат.

— На него иск в триста тысяч фунтов, — сказал Аминадаб. — Правая рука Браффа, и это в двадцать три года.

— Ваше здоровье, мистер Титмарш, сэр! — в порыве восторга воскликнул мистер Лок. — Доброго здоровья вам, сэр, и удачи вам в другой раз.

— Ну, ну! Он-то не пропадет, — сказал Аминадаб, — об нем не беспокойтесь.

— Иск на сколько? — ошеломленный, вскричал я. — Помилуйте, сэр, вы же арестовали меня из-за девяноста фунтов.

— Да, но иск на вас в полмиллиона, сами знаете. Мелкие-то долги, все эти счета торговцев я не беру во внимание. Я про дела Браффа. Грязная история, но вы-то выпутаетесь. Знаем мы вас. Даю голову на отсечение, когда с судом будет покончено, окажется, что у миссис Титмарш отложена кругленькая сумма.

— У миссис Титмарш есть кое-какие деньги, сэр, — подтвердил я. — Но что из этого?

Все трое громко расхохотались, объявили, что я «комик», «малый не промах», и отпустили еще несколько шуточек, которые я тогда не понял; но впоследствии времени мне, увы, стало ясно, что эти господа почитали меня за большой руки прохвоста и полагали, будто я ограбил Западно-Дидлсекское независимое страховое общество и, дабы сохранить деньги в неприкосновенности, перевел их на имя своей жены.

Посреди этого-то разговору, как я уже упоминал, и вошел Гас и, увидевши, что тут происходит, ка-ак свистнет!

— Господи боже мой! — вскричал Аминадаб. И все расхохотались.

— Садитесь, — пригласил мистер Б. — Садитесь, милейший свистун, и промочите горло! Право слово, вы такие рулады выводите, не хуже флейтиста, что услаждал слух Моисея! А ну-ка, Даб, распорядитесь подать бутылку бургундского для мистера Хоскинса.

И, не успев опомниться, Гас уже сидел за столом и впервые в жизни пил Кло-Вужо. Он сказал, что ему еще не доводилось пробовать бергамского, на что бейлиф презрительно фыркнул и объяснил ему, как называется вино.

— Значит, господа иудеи тоже выпивают? — спросил Гас, и мы засмеялись, но Аминадаб и его соплеменники к нам не присоединились.

— Полно, полно, сэр! — сказал приятель мистера Аминадаба. — Мы все тут тшентльмены, а тшентльмену не к лицу смеяться над тругим тшентльменом.

На этом пиршество окончилось, и мы с Гасом удалились ко мне в комнату посоветоваться о моих делах. Что касаемо, моей ответственности в качестве держателя Западно-Дидлсекских акций, она меня не пугала; ибо хоть на первых порах это и могло доставить мне некоторые неприятности, я ведь не был акционером, а просто у меня на руках были квитанции о подписке на акции, по которым дивиденды выплачивают подписчику, а тетушка отказалась от своих акций. Из-за этого века я мог не беспокоиться. Но мне было весьма прискорбно оказаться в долгу чуть не на сто фунтов у разных поставщиков, главным образом по милости миссис Хоггарти; а так как она обещала сама оплатить эти счета, я порешил написать ев письмо, напомнить об этом ее обещании и заодно попросить ее вернуть за меня: долг мистеру фон Штильцу, тот самый, из-за которого меня арестовали, хотя сделан он был не по ее желанию, а единственно по настоянию мистера Браффа; ведь ежели бы не его приказ, я нипочем не позволил бы себе такой расход.

Итак, я написал к тетушке, умоляя ее заплатить все эти долги, и уверил себя, что в понедельник поутру ворочусь к моей милой женушке. Гас унес письмо и пообещал доставить его на Бернард-стрит к тому времени, как кончится служба в церкви, озаботясь при этом, чтобы Мэри не узнала, в какое трудное положение я попал. Мы расстались около полуночи, и я постарался с грехом пополам выспаться на грязном диванчике в малой гостиной мистера Аминадаба.

Утро выдалось ясное, солнечное, я слышал веселый перезвон колоколов в церквах, и мне так хотелось вместе с моей женушкой идти сейчас в Воспитательный дом; но от свободы

меня отделяли три железные двери, и я сделал единственное, что мне оставалось, — прочел молитвы у себя в комнате, а потом вышел прогуляться во дворике позади дома. Поверите ли? Самый этот дворик подобен был клетке! Железная решетка отгораживала его от всего мира; и здесь-то узники мистера Аминадаба дышали свежим воздухом.

Через окно малой гостиной они видели, что я читаю молитвенник, и когда я вышел прогуляться в клетке, встретили меня громким хохотом. Один крикнул мне «аминь!», другой обозвал шляпой (что на языке улицы означало — круглый дурак); третий — грубый малый, барышник — удивился, что я до сих пор не бросил молитвенник.

— Что значит «до сих пор», сэр? — переспросил я его.

— А то, что вам уж теперь все равно не миновать виселицы, молодой ханжа, вот что, — отвечал он. — Да, Браффовы молодчики все на один покрой. Я раз хотел продать самому четверку серых кобыл — знатное было дельце, да только он не пошел смотреть их к Тэттерсолу, и даже разговаривать не стал, нынче, мол, воскресенье.

— Не следует порицать набожность, сэр, оттого только, что на свете есть ханжи. И ежели мистер Брафф не пожелал торговать у вас лошадей в воскресный день, он лишь исполнил долг христианина.

В ответ на мой укор эти господа еще пуще расхохотались и порешили, видно, что я прожженный мошенник. Появление Гаса и мистера Смизерса избавило меня от их общества, чему я был весьма рад. Но оба мои посетителя были как в воду опущенные. Их провели ко мне в комнату, и тут же, безо всяких моих на то распоряжений, мистер Аминадаб принес бутылку вина и леченья, что, на мой взгляд, было с его стороны крайне любезно.

— Выпейте вина, мистер Титмарш, и прочитайте-ка вот это письмо, сказал Смизерс. — Что и говорить, хорошее письмецо вы прислали вашей тетушке нынче утром, вот она вам и ответила.

Я осушил стакан вина и, трепеща, прочитал следующее:

«Сударь мой!

Тебе известно, что я решила отказать тебе мое имущество, вот ты, видно, и надумал свести меня в могилу, штоп поскорей вступить во владение, да только понапрасну стараешься. Твое злодейство и неблагодарность и впрямь свели бы меня в могилу, да только милостью божьей я нашла себе иное утешение.

Чуть не цельный год я жила из-за тебя сущей мучиницей. Всем-то я пожертвовала, покинула свой мирный очаг, тихий край, где все уважали имя Хоггарти; мои ценные мебели и вина, столовое серебро, хрусталь, посуду, все привезла с собой того ради, штоп твой очаг зделать счастливым и почтенным. Супружница твоя, миссис Титмарш, важничала да дерзила мне, а я все сносила, я осыпала вас с ней подарками да милостями. Ничего-то я не пожалела, распрощалась с наилутшим обществом, к коему привычна, ради того единственно, штоп хранить тебя и наставлять и оберечь, коли можно, от транжирства и мотовства; я уж так и предсказывала, что они тебя погубят. Эдакого транжирства да мотовства я сроду не видывала. Масла нисколько не икономят, будто это грязь какая, угля не напасешься, свечи жгут с обоих концов, а уж про чай и мясо и говорить нечего. Мясник такие счета присылает, будто тут не одна, а шесть семей кормятся.

А теперь вот засадили тебя в тюрьму, и поделом, ведь ты обманом выудил у меня три тысячи фунтов, обобрал родную мать, лишил ее, бедняжку, хоть и малого, но единственного дохода (ей-то, конечно, потеря не так тяжела, она весь век свой только что не побиралась); влез по уши в долги, а знал же, знал, что возвращать не из чего и что так роскошествовать не по средствам, а теперь, бесстыжие твои глаза, требуешь, штоп я уплатила твои долги! Нет уж, голубчик, хватит и того, что твоя родная мать будет кормиться милостью прихода, а супружница твоя пойдет мести улицы, и все по твоей вине; уж я-то, хоть ты и выудил у меня целое состояние и довел меня на старости лет до разорения, я-то, по крайности, могу уехать и не вовсе лишусь комфорту, который подобает мне при моем благородном происхождении. Мебели в доме все мои; а как ты сам пожелал, штоп супружницу твою выкинули на улицу, упреждаю тебя, что завтра же все их вывезу.

Мистер Смизерс подтвердит тебе, что я собиралась отказать тебе все, чем владею, а нынче утром я при нем торжественно разорвала свое завещание; и тем отрекаюсь от тебя и ото всего твоего нищего семейства.

Сьюзен Хоггарти.

P. S. Я пригрела змею на своей груди, и она меня ужалила».