История шифровального дела в России
Шрифт:
Изученные нами тома этих протоколов свидетельствуют о том, что императрица Елизавета Петровна отнюдь не была такой уж «неподготовленной к роли правительницы огромного государства» и «ленивой», как утверждают, например, Н. Б. Голиков и Л. Г. Кислятин в своей статье, помещенной в трехтомнике «Очерки русской культуры XVIII века» [65] . Елизавета Петровна весьма активно участвовала в обсуждении буквально всех докладываемых вопросов и «рассуждала» по ним вполне самостоятельно и обоснованно. Это же относится и к вопросам, связанным с перлюстрацией и чтением дипломатической переписки, которые также обязательно регулярно докладывались императрице.
65
См. Очерки русской культуры XVIII века. Ч. II. М., 1987. С. 82.
О
Дело перлюстрации писем оказалось чрезвычайно сложным, требовавшим терпения, внимания и особых навыков, которые приобретались отнюдь не сразу. Конверты следовало вскрывать аккуратно, по возможности не нарушая их целостности. Дипломатическое письмо обычно помещали в конверт, который прошивали ниткой и опечатывали печатями. Так упакованное послание могло вкладываться еще в один конверт, также прошиваемый и опечатываемый.
Вот письмо Ф. Аша А. П. Бестужеву–Рюмину (одно из многих подобных), в котором он описывает трудности, с которыми встречались перлюстраторы:
«Высокородный государственный граф, высокоповелевающий господин государственный вице–канцлер.
Милостивый государь!
29–го числа прошлого месяца купно с приложенною депешею от г–на барона Мардефельда (министр прусского двора в Санкт–Петербурге. — Т. С.), вчерась пополудни я со всяким респектом получил. И не приминул по силе данного мне милостивейшего приказа оную депешу распечатывать, а в ней нашлось три пакета, а именно первый в придворный почтовый амт в Берлин от г–на барона Мардефельда самого, второй к финанц–советнику Магирусу в Кенигсберг от секретаря Варендорфа, а третий от господина Латдорфа (работника прусской миссии в Санкт–Петербурге. — Т. С.) к его брату в Ангальтбернбург. Последние два письма без трудности распечатать было можно, чего ради и копии с них при сем прилагаются. Тако ж де куверт в придворный почтовый амт в Берлин легко было распечатать, однако ж два в оном письма, то есть к королю и в кабинет, такого состояния были, что, хотя всякое удобовымышленное старание прилагалось, однако ж оных для следующих причин отворить невозможно было, а именно: куверты не токмо по углам, но и везде клеем заклеены, и тем клеем обвязанная под кувертом крестом на письмах нитка таким образом утверждена была, что оный клей от пара кипятка, над чем письма я несколько часов держал, никак распуститься и отстать не мог. Да и тот клей, который под печатями находился (кои я хотя искусно снял), однако ж не распустился. Следовательно же я к привеликому моему соболезнованию никакой возможности не нашел оных писем распечатать без совершенного разодрания кувертов. И тако я оные паки запечатал и стафету в ея дорогу отправить принужден был…» [66] .
66
АВПРИ. Ф. Секретнейшие дела. Оп. 6/1. Д. 1. Л. 28–29.
Если вскрывал и запечатывал письма лично почт–директор, то копировал их особый секретарь, переводил же особый переводчик. Так как письмам необходимо было придать их первоначальный вид, то есть заклеить, прошить ниткой и опечатать точно такими же печатями, какими они были опечатаны до вскрытия, то большое значение имело и мастерство человека, изготовлявшего печати. Этот мастер «печатнорезчик» также содержался в штате ведомства Аша. Работа его была тонкая и ответственная, ведь употреблялось великое множество печатей, личных и государственных, которыми дипломаты пользовались при опечатывании своих писем, направляемых в разные адреса. Оттиски таких печатей красного сургуча на старых конвертах от дипломатических писем сохранили тонкую, замысловатую резьбу с изображением фамильных и государственных гербов.
Аш лично проверял все изделия резчика печатей, делал замечания, а затем отправлял готовые образцы для оценки Бестужеву–Рюмину, который давал уже окончательное заключение. На этот предмет велась переписка.
Из письма Аша Бестужеву–Рюмину от 29 февраля 1744 г.: «Печатнорезчик Купи от своей болезни отчасти оправился и уже начало подделыванием некоторых штемпелей учинил, из которых он и сегодня
67
Там же. Л. 20.
Через несколько дней Бестужев–Рюмин пишет предписание: «Из Государственной коллегии иностранных дел санкт–петербургскому почт–директору господину Ашу.
На рапорт Ваш от 29–го февраля здесь в 6–е марта полученный в резолюцию объявляется… присланная от Вас печать барона Нейгауза при сем возвратно к Вам отправляется, дабы Вы, оную имев, столь меньшим трудом в распечатывании без формы исправляться могли. Рекомендуя, впрочем, резчику Купи оные печати вырезывать с лучшим прилежанием, ибо нынешняя нейгаузова не весьма хорошего мастерства» [68] .
68
Там же. Л. 22.
Итак, в 1742—1744 гг. резчиком печатей был некто Купи, возможно, француз по национальности. Однако в «Протоколах докладов Ея Императорскому Величеству Елизавете» нами найден и такой любопытный документ:
«В Санкт–Петербурге. 12 февраля 1745года пополудни при докладе происходило:
…20. При сих же докладах Ея Императорское Величество о потребности в сделании печатей для известного открывания писем рассуждать изволила: что для лучшего содержания сего в секрете весьма надежного человека и ежели возможно было, то лучше из российских такого мастера или резчика приискать, и оного такие печати делать заставить не здесь, в Санкт–Петербурге, дабы не разгласилось, но разве в Москве или около Петербурга, где в отдаленном месте, и к нему особливый караул приставить, а по окончании того дела все инструменты и образцы печатей у того мастера обыскать и отобрать, чтоб ничего у него не осталось, и сверх того присягою его утвердить надобно, дабы никому о том не разглашал» [69] .
69
АВПРИ. Ф. Внутренние коллежские дела. Оп. 2/6. Д. 8/ 4. Л. 16 об. — 17.
Как видим, Елизавета внимательно следила за перлюстрацией документов и вникала в подробности ее организации, стремясь максимально защитить государственные интересы. У читателя может возникнуть вопрос: а как же моральный аспект? Можно ли ссылкой на государственные интересы оправдать чтение личной переписки? Конечно, этот вопрос вполне обоснован. И высшие лица государства это прекрасно понимали, поэтому все, связанное с перлюстрацией, содержалось в глубочайшем секрете. Собственно говоря, именно так обстояло дело и во всех европейских державах, от которых Россия в организации службы перлюстрации отстала почти на два столетия.
Не следует думать, что в XVIII в. перлюстрации в России подвергалась исключительно дипломатическая переписка, а частная корреспонденция была избавлена от этого. Забегая несколько вперед, заметим, что уже при Екатерине II многие государственные и дипломатические деятели в своих письмах писали о вещах, которые могли заинтересовать не столько их адресатов, сколько правительство — так сильна была их уверенность в том, что эти письма будут вскрыты и прочитаны.
Создание дешифровальной службы
Итак, перлюстрированные в «черных кабинетах» письма иностранных дипломатов переводились и докладывались А. П. Бестужеву–Рюмину, а при необходимости и императрице. В этих сохранившихся в архиве переводах часто можно видеть такие пометы в каком–то месте текста: «Далее… страниц цифрами писано было…» Затем переводчик делает пропуск и дает следующий далее текст письма. Таким образом, вначале при перлюстрации писем зашифрованные их части просто пропускали и даже не копировали. Однако постепенно обнаруживается, что самые важные и интересные сведения содержатся, как правило, именно в этих зашифрованных частях писем. Естественным образом возникает настоятельная необходимость их дешифровать, а это значит организовать специальную дешифровальную службу. Сохранившиеся документы позволяют достаточно подробно восстановить связанные с этим события.