История Советского Союза. 1917-1991
Шрифт:
Другим основным источником диссидентского движения была литература. Как и ученые, писатели имели возможность — и моральную, и социальную — сделать свое мнение достаточно ощутимым даже в очень репрессивной социальной системе. Традиция быть как бы “альтернативным правительством” возникла среди писателей еще в царской России. Советское правительство попыталось предотвратить всякую возможность появления подобной “альтернативы”, создав при помощи Союза писателей собственную монополию на литературу. Как однажды Осип Мандельштам сказал своей многострадальной жене: “Что ты жалуешься? Поэзию уважают только в этой стране — тут за нее убивают людей”.
Кроме того, литература была единственной силой, способной противостоять наиболее опасному оружию советского государства — его способности парализовать творческое мышление человека при помощи смеси террора, апатии, страха и “двоемыслия”. Чтобы преодолеть этот гнет, следовало прежде всего вернуть словам их истинное отношение к реальности — то есть их действительное, а не принудительно навязанное
Объясняя, почему в течение стольких лет он издавал и, следовательно, писал подпольный политический журнал, Рой Медведев однажды сказал, что это помогало ему определить собственные взгляды на различные события, выражать собственные мысли и точки зрения, не оглядываясь на “внутреннего” цензора или редактора.
В пятидесятых и начале шестидесятых годов некоторые писатели — каждый по-своему — стали находить выход из порочного круга пропаганды, страха и “двоемыслия”. Тот период, который начался после смерти Сталина и особенно после XX съезда, был временем неопределенности, когда партийные начальники от идеологии и культуры сами толком не знали, какую линию они должны проводить и что именно надо давать любой ценой. В такой ситуации некоторые журналы смогли снова (впервые после начала тридцатых годов) начать атаку на “лакировку действительности” — т.е., например, на изображение колхозной жизни как гармоничной и изобильной. Они призывали к откровенности и искренности. В 1956 г. романист В. Дудинцев опубликовал роман “Не хлебом единым”, который во многих отношениях был ортодоксальным произведением социалистического реализма, но со значительными отличиями, главное из которых состояло в том, что его герой — сражающийся за лучшее будущее одинокий ученый, в то время как его противники — признанные ученые, директора заводов и партийные работники — изображены не как исключения, но как типичные представители своей среды. Таким образом, социалистический реализм можно было обратить против партийно-государственной иерархии.
Немаловажную роль играли и журналы. Их редакции становились дискуссионными центрами, где люди встречались и обсуждали не только последние литературные новости, но также обменивались идеями и мнениями относительно текущих событий. Все толстые журналы публиковали статьи по проблемам политики, экономики, науки, философии и т.д., а равно и произведения художественной литературы, так что подобные контакты очень заметно расширяли кругозор их участников. Особенно отличался этим журнал “Новый мир” при главных редакторах Константине Симонове и особенно Александре Твардовском. Один израильский ученый, который провел специальное исследование деятельности этого журнала, заметил: “Редакцию “Нового мира”, по крайней мере при Твардовском, следует считать не просто конторой, где располагался главный редактор со своим штатом, но также местом встреч сонмища активных, заинтересованных писателей и интеллектуалов, которые собирались, чтобы поговорить, обсудить представляющие взаимный интерес вопросы, принести рукописи, которые, как им казалось, имели всемирное значение, или просто встретиться с приятелями”. Поскольку служба безопасности была сокращена, люди могли в большей степени, чем раньше, рассчитывать на то, что их слова, безотносительно к их недопустимости с точки зрения властей, не будут переданы куда следует и не попадут в досье, дожидающееся своего часа. Таким образом, люди начали больше верить друг другу.
Цензура больше не контролировала разговоры, однако все то, что предполагалось опубликовать, она держала под жестким контролем, даже в период наибольшей неопределенности. Для того, чтобы обрести настоящую интеллектуальную свободу, писателям следовало преодолеть и эти ограничения. Путь решения этой проблемы наметил Борис Пастернак, последний оставшийся в живых представитель блестящей дореволюционной литературы и философии. При Сталине он остался на свободе, но на его глазах исчезали и гибли дорогие ему друзья и соратники. Сам он вынужден был выступать “в жанре молчания” и занимался переводами иностранных поэтов; при этом он писал “в стол” роман, в котором события революции были полностью переосмыслены с точки зрения человека, который сформировался в дореволюционную эпоху. В 1956 г. он предложил свой роман “Доктор Живаго” “Новому миру”, надеясь, что после секретной речи Хрущева настало время для его публикации. Однако “Новый мир” отверг роман. Издатели верили в исправленный и демократизированный социализм, но совершенно не были способны принять версию Пастернака относительно революционных событий как нового явления языческих вождей дохристианских времен, которые не удовлетворяли духовные нужды человека и в результате закабалили его.
Случилось так, что в Москве оказался агент левого итальянского издателя Фельтринелли. Недолго думая, несомненно раздосадованный отказом “Нового мира”, Пастернак предложил роман ему. Впоследствии Пастернак пытался отказать Фельтринелли в исключительном праве на публикацию, но тот уже начал его печатать. В 1957 г. роман вышел в свет. Годом
27
Во время травли Пастернака Семичастный был первым секретарем ЦК ВЛКСМ. — Прим. ред.
Оказанное на него давление заставило Пастернака отказаться от Нобелевской премии. Но травля продолжалась, и, вероятно, именно она подорвала его здоровье. Пастернак умер в мае 1960 г. Его похороны стали первой (пока что молчаливой) демонстрацией, которую зарождающаяся независимая интеллигенция устроила в знак протеста против репрессивной политики правительства. Проигнорировав официально одобренную церемонию похорон, люди через поле несли гроб на своих плечах на кладбище, расположенное в полумиле от дачи поэта.
Пастернак сделал то, что после Замятина в двадцатых годах не делал никто: он избежал советской цензуры, опубликовав свой роман за границей. Поскольку с конца пятидесятых годов у многих граждан СССР были радиоприемники с коротковолновым диапазоном, эффект этой акции был даже большим, чем можно было предположить. Через радио и книги, которые контрабандой провозили в страну, многие образованные люди, интересовавшиеся литературой, познакомились с “Доктором Живаго”.
Тем временем некоторые молодые московские поэты начали осваивать другую технику обхода цензуры. Они под копирку размножали свои острые, непочтительные к власти стихи и распространяли их среди своих друзей. Это было рождением самиздата, хотя само название появилось позже. Разумеется, количество копий, сделанных таким способом, было невелико и прочитать их могли немногие. Действительно сильно срабатывали они только тогда, когда оказывались за рубежом и там широко распространялись. Некоторые молодые поэты время от времени собирались возле памятника Маяковскому в Москве — это был самый эпатирующий русский поэт XX века — и декламировали свои стихи. Это не то чтобы совершенно запрещалось — если только стихи не были откровенно антисоветскими, — но и не разрешалось официально. Все это отражало возрастающую готовность образованных людей доверять друг другу, действовать так, как будто бы они были свободны, и потом смотреть, что из этого выйдет.
После некоторых колебаний власти решили действовать. Собрания на площади Маяковского были разогнаны как “хулиганские”; квартиры участников подверглись обыскам. Один из них, Владимир Буковский, был арестован, избит в участке и предупрежден, чтобы он больше не появлялся на площади Маяковского. Один из молодых поэтов, распространявших самиздат, Александр Гинзбург получил два года по ложному обвинению, а Валерия Тарсиса отправили в психиатрическую лечебницу. Столь нерешительные действия властей отражают их замешательство по поводу того, что, собственно, они должны делать с наступлением новой эры “социалистической законности”. Но одновременно создавался зловещий прецедент на будущее.
Наивысшей точки терпимость властей достигла осенью 1962 г., когда никому не известный учитель из Рязани Александр Солженицын смог опубликовать в “Новом мире” “Один день Ивана Денисовича”. Это было описание обычного дня из жизни обычного зэка, сидевшего в обычном сталинском концентрационном лагере, увиденный его собственными глазами и описанный его языком. Дух повествования смиренный и стоический. Там не было ни малейшего намека на надежду, что партия может искоренить или искоренит зло, которое он терпит. Это произведение бросало существовавшим тогда литературным канонам куда более серьезный вызов, чем “Не хлебом единым”. Его пришлось почтительно представить на рассмотрение самому Хрущеву, прежде чем разрешение на публикацию было получено. Хрущев разрешил ее, поскольку именно в тот момент в самом разгаре была вторая кампания по “десталинизации” в преддверии ХХII съезда [28] . Однако даже Хрущев не предполагал, каким эхом отзовется труд Солженицына. Не будет преувеличением сказать, что за одну ночь Солженицын стал самым знаменитым русским писателем. Казалось, прорвало плотину. Он получал тысячи писем, и лишь немногие были враждебными (“Почему вы не показываете, как партия боролась против этого зла?”). А в большинстве писем подчеркивалось, что по крайней мере одной тайной стало меньше; то, что люди молчаливо хранили в себе, теперь стало достоянием гласности. Журналы и издательства стали получать множество воспоминаний о лагерях. Солженицын впоследствии использовал многие из них в своей великой истории “народа зэков” “Архипелаг ГУЛАГ”.
28
XXII съезд КПСС состоялся во второй половине (17–31) октября 1961 года, “Один день Ивана Денисовича” увидел свет осенью 1962 года. — Прим. ред.