История странной любви
Шрифт:
Она засмеялась:
– Разумеется, «да», Матвей, что же еще?
И перед тем, как окончательно уйти в спальню, сказала:
– Мы обязательно придумаем, как устроить твою жизнь. Только дай мне время, хорошо?
– Хорошо, – согласился Матвей.
И добавил, когда она уже не могла услышать:
– А как устроить твою?
Он тоже ушел в комнату и лег на свой диван.
Только никак не мог уснуть и был уверен в том, что и она не спит, а разглядывает снимок двоих малышей и думает о чем-то очень важном и неразрешимом…
Шли дни. Вика работала, Матвей вел дом.
Иногда заходила
Вика возвращалась вечерами все такая же хмурая, усталая и молчаливая. Она ничего не рассказывала, Матвей ни о чем не спрашивал. Но он чувствовал, что скрытая в альбоме и в недрах ее памяти фотография так и осталась стоять между ними.
Вика же ничего такого не ощущала, но каждую ночь, перед тем как уснуть, она доставала снимок малышей из-под подушки, куда он теперь перекочевал, и говорила ласково:
– Спокойной ночи.
11
– Спокойной ночи, – нарочито бодрым голосом пожелал Борис маме и закрыл дверь своей детской комнаты, в которой не ночевал уже лет пятнадцать. Никогда раньше в минуты переживаний и неудач не возникало у него потребности укрыться под родительским крылышком, но в этот раз неуверенность в том, что его поймут, не осудят и примут любое его решение, оказалась слабее внезапно нахлынувшего и не желающего отступать одиночества.
Свой первый развод, несмотря на оставшиеся чувства, Борис, казалось, пережил на удивление легко. Во-первых, он тогда был молод и думал, что все самое лучшее еще впереди. Тогда Борису хотелось свободы, а в крови играли гордость и желание доказать неизвестно кому свою правоту. Теперь же он понимал, что все, что имеет в жизни значение, – это присутствие родного человека рядом с тобой. И если за свою правоту в каком-то дурацком споре надо заплатить его, этого человека, отсутствием в твоей жизни, то грош цена этой правоте, да и, честно говоря, тебе вместе с ней.
Тогда, много лет назад, Борис хоть и переживал, но ощущал при этом приступы какой-то эйфории, свойственной исключительно юности, когда тебе кажется, что все по силам, все еще состоится, а уж самая важная встреча в жизни случится непременно если не завтра, то уж послезавтра точно!
С течением времени представления Бориса о жизни, как у всех нормальных людей, кардинально поменялись. Развод, пусть хорошо обдуманный и определенный, все же не казался началом чего-то нового и интересного, а воспринимался прежде всего как конец. Он не походил на точку отсчета, он напоминал завершение пути – захлопнувшуюся дверь. И Борису, который захлопнул эту дверь собственноручно, было страшно, что другая дверь теперь перед ним не откроется. Было как-то неудобно, дико, неправильно то, что при наличии всех возможностей он к сорока годам так и не обзавелся детьми.
А что теперь? Что, если нужный, тот самый человек так никогда и не встретится? Если судьба уже давала тебе шанс, а ты его не разглядел и упустил, будет ли она настолько благосклонна, чтобы дать и второй? А если нет? Что тогда? Жить в своей берлоге одиноким шатуном или броситься в новомодные поиски суррогатной
Вот уж нет.
Можно только представить, что скажет Родненький и его ненаглядная Ирочка…
А родители? Да что бы ни говорили, этот вид отцовства просто не для него – не для Бориса. Он никого не осуждает, но повторить не решится. Кишка тонка, не дорос, наверное. А скорее всего, просто еще теплится надежда на то, что все еще возможно и естественным путем. Вроде бы он не дурак, не урод и не бедняк. Так что есть шанс, что его еще полюбят больше, чем, например, синхронное плавание…
Борис уговаривал так себя сутками напролет. Умом он понимал, что рассуждает абсолютно правильно, но сердце било тревогу и никак не хотело выбросить из своего ритма паршивое и назойливое «а вдруг?».
Он пытался отвлечься, загружал себя работой. Помимо десертов, взял на себя часть готовки рыбных блюд (поиски нового повара затянулись).
Кроме расставания с Манюней, его тревожила встреча с Викой. Он не мог понять, хочет ли ввязываться в авантюру, предложенную ею. Вернее, понимал, что хочет, но не знал, правильным ли будет такое решение. Он ждал каких-то действий с Викиной стороны. Надеялся, что она придет или позвонит, но она не давала о себе знать, и иногда ему казалось, что случившийся разговор был с ее стороны всего лишь интригующей шуткой, и не более того. Подсознательно Борис воспринял ее предложение как ту самую новую дверь, за которой, возможно, скрывается следующая глава его судьбы.
И вот теперь дверь эта закрывалась, так и не открывшись.
Борису было грустно, страшно и очень одиноко. Он чувствовал себя забытым и никому не нужным. Манюня, уехав на сборы, ни разу не позвонила. В конце концов он не выдержал и послал ей сухое сообщение о своем решении развестись. Телефон тут же запиликал ответом, состоящим лишь из одного слова: «Хорошо».
Ни вопросов, ни удивления, ни сожалений.
Вика не появлялась. И даже Генка, которого Борис огорошил своим решением разойтись с Манюней, хранил молчание. Не было известий и от французских экспертов, хотя присвоение «Ла Винье» звезды Мишлен пришлось бы сейчас как нельзя кстати для поднятия настроения владельцу. Но и французы никак себя не проявляли.
Борис уже почти не сомневался в том, что до его «Ла Виньи» они попросту не дошли. Он чувствовал себя забытым и всеми покинутым. И только мама каждый день исправно звонила и заботливо спрашивала:
– Как дела, сынок?
А он отвечал:
– Все нормально, – и снова впадал в аморфное состояние, чтобы на следующий день снова, как ни в чем не бывало, сказать ей, что все у него замечательно и очень даже хорошо. Но через неделю таких «бесед» мама не выдержала, спросила прямо:
– Зачем ты мне врешь?
– Я?! – Борис по инерции сопротивлялся.
– Не притворяйся, я все знаю, мне Гена сказал.
– Генка?! Ах…
– И не надо на него злиться. У него не было выхода. Я сказала, что, если он мне не расскажет, что происходит с моим ребенком, я расскажу его Ирочке, что на первом курсе он на твоем дне рождения целовался с Наташей Кравцовой. А она, между прочим, на вашем курсе была первой красавицей.
– Точно. И пекла самые обалденные эклеры.
Борис сам не заметил, как заулыбался.