История странной любви
Шрифт:
Вот и весь сказ.
Хорошо, что ту бумагу Вика держала в сейфе на работе.
Домашним о ней знать не следовало.
Надо было и материнские документы туда спрятать. Расхлебывай теперь…
– Ляль, ну, увидела ты счета об оплате пансионата, и что?
– И позвонила туда. Надо же было мне знать, кого ты содержишь.
«Вот как раз этого тебе знать и не надо было».
– Я им сразу заявила, что беспокоит Виктория Струнова, и поинтересовалась, поступила ли последняя оплата. Сказала, что банк мне платежку не прислал.
– Умно!
– А
– Так и сказали?
– Нет, конечно. Все очень корректно. Ты же им вон какие деньги платишь. Только живое внимание иногда важнее денег, ты не находишь?
Последние слова Лялька выкрикнула в лицо матери и, судя по всему, вознамерилась вскочить и убежать, оставив за собой последнее слово, не желая выслушивать объяснения.
– Ляля, она больна! – крикнула Вика вслед уже бросившейся к порогу дочери.
Лялька замерла и ответила, не оборачиваясь:
– Разве больной человек недостоин внимания и заботы еще больше, чем здоровый?
– Достоин. Если, конечно, не виноват в своей болезни.
Лялька повернулась и спросила то, что Вика никак не ожидала услышать:
– Как Матвей?
«Ну надо же! Молодец, дочка! Все-таки хороший у меня человек растет, правильный».
– Я не думаю, что он болен чем-то серьезным, и в том, что с ним произошло, есть и его вина, только он за нее уже расплатился с лихвой.
– А бабушка?
– А бабушка все еще платит.
– Мам, а она когда-нибудь расплатится?
В Лялькином голосе было столько детской наивности, столько неприкрытой надежды, столько естественности и простоты, сколько бывает только у ребенка, для которого очевидна вся легкость бытия. Поссорились? Протяни мизинчик и – мирись, мирись, мирись…
По Викиной щеке скатилась слезинка, сначала скупая, одиночная, едва различимая. Потом еще одна, и еще, и вот уже неудержимый поток струился из ее глаз, и единственное, что смогла она прошептать до того, как окончательно поддалась сразившим ее рыданиям, было:
– Я не знаю.
Вволю наплакавшись, Вика вкратце рассказала снова сидевшей рядом дочери, почему не желает ни видеть свою мать, ни что-либо слышать о ней. И тем не менее не избежала укора:
– Но ведь тебя бы не было, если бы не она.
– Знаешь, Лялечка, не знаю, к счастью или к сожалению, но многие считают, что дети ничем не обязаны своим родителям. Я не уверена, что это правильно, но не могу не согласиться с тем, что дети никак не просят родителей себя заводить. Детей рожают и берут на себя ответственность за них. И, наверное, следует это делать просто так, а не для того, чтобы потом опираться на них в старости.
– Разве заботиться о родителях плохо?
– Конечно, хорошо. Но хорошие поступки не всегда равны нашим обязанностям.
– И все же бросать родителей нехорошо.
Вика потрепала
– Согласна. Но ведь я и не бросила. Она живет в комфортных условиях, ни в чем не нуждается.
– Мама, она нуждается в общении! Это гораздо важнее любого достатка, я точно знаю.
У Вики защемило в груди.
Лялька с детской непосредственностью сказала о том, как ей не хватало материнской ласки, обычного общения, разговоров по душам, которые Вика заменяла шмотками, поездками и неограниченными карманными расходами.
– Лялечка, такие, как она, нуждаются лишь в общении с бутылкой, – Вика тяжело вздохнула, – и только.
– Она пьет? – Глаза девочки расширились от обуревавших ее чувств. В них читался и страх, и брезгливость, и сочувствие, и всепобеждающее, неудержимое женское любопытство.
– Сейчас, конечно, нет, но алкоголь уже сделал свое дело. Убитые клетки мозга не восстанавливаются.
– Но она нормальный человек?
Вика покачала головой:
– Я не знаю. Наверное. Честно говоря, это неважно.
– Как это? – Лялька смотрела на мать, недоумевая.
– Так. Ей не было дела до детей, мне нет дела до нее.
– А были еще дети? – услышала Лялька главное.
Вика прикусила язык, тут же тряхнула головой, махнула рукой, выдавила из себя заискивающую улыбку:
– Послушай, доченька, ты же знаешь: как аукнется, так и откликнется. Это мои отношения, и не надо в них вмешиваться.
– А ты никогда не думала, что своими отношениями лишила меня моих отношений? Может, я всю жизнь мечтала иметь бабушку? А ты мне сказала, что она умерла!
Девочка снова вскочила. Руки ее сжались в кулачки, плечи тряслись, кончик носа нервно дрожал.
– У меня же никого нет! Отец не появляется, ни братьев, ни сестер, вот и про бабушку наврали.
– У тебя есть я, – тихо сказала Вика, заранее зная, что вызовет новую вспышку гнева.
Так и вышло:
– Ты?! Ты есть у своих гостиниц, а еще, оказывается, у этого своего Матвея.
Лялька выплюнула это имя с такой ненавистью, что Вика даже испугалась. На секунду она даже подумала, не будет ли лучше действительно забыть про Матвея и заняться собственной дочерью. В конце концов, почему ей так приспичило облагодетельствовать чужого человека, когда рядом страдает родной?..
Она знала почему.
Матвей, подобранный случайно и бездумно, неожиданно оказался единственным, кто за последние годы пожелал проникнуть глубже Викиной внешней оболочки и увидеть внутреннее. Да, он был слишком навязчив, слишком настойчив в своем желании, оно раздражало Вику и заставляло закрываться на все новые засовы, но тем не менее осторожно, по капельке, по зернышку истончало ее броню, делало более мягкой, податливой. Вика, сопротивлявшаяся разговорам и общению, начала хотя бы беседовать с самой собой, думать, пытаться вылезти из той ямы, в которую сама себя загнала.