История свастики с древнейших времен до наших дней
Шрифт:
Возможно, версия, опубликованная в «Волшебной горе», подверглась критике со стороны московской интеллигенции — поскольку до других городов этот альманах едва ли дошёл, — и это заставило автора принести свои христианские пристрастия в жертву научной объективности. Читается вторая версия значительно лучше первой и представляет собою достаточно серьёзный и продуманный труд, к тому же это была первая и на то время единственная книга о свастике на русском языке. Не всё в этой книге бесспорно, да и многочисленные отступления от темы кажутся нам совершенно неуместными в подобной работе, и слишком «продвинута» христианствуюше-православная тематика. Ещё автор называет свастиками всяческие спиральки, розанчики и вертушки, что совершенно излишне, да еще его беда, что он, скорее всего, не знает немецкого языка — об этом свидетельствуют и многочисленные опечатки в библиографических сведениях именно по немецкой литературе, и тот факт, что он никак не использовал очевидные и интересные источники на немецком языке, равно как и то, что он ограничивается свастикой и не рассказывает попутно об истории креста. Здесь мы постараемся дополнить
Пока мы в Нижнем готовили перевод труда Уилсона и данный очерк, делали макет книги и искали возможность её издать, увидела свет и третья версия багдасаровского труда под названием «Мистика огненного креста» (М., «Вече», 2005). Текст этого издания ещё лучше — православное «начало» значительно потеснилось, а от монархических восторгов не осталось и следа. Значительно дополнен и иллюстративный материал (некоторые рисунки мы используем в нашем очерке). Поскольку нашёлся автор, хорошо раскрывший ранее полузапретную тему свастики, а его книга вполне доступна российскому читателю, то мы здесь ограничимся изложением нашей точки зрения по вопросу о свастике, не стремясь охватить всю имеющуюся по этому вопросу литературу и материал.
Когда электронная версия текста 2001 года стала известна у нас в Нижнем Новгороде (альманах «Волшебная гора» сюда не дошёл и остался незамеченным), в кругу коллекционеров вновь заговорили о свастике. Только, в отличие от «горбачёвской» поры, добавился новый аспект — проблема «коловорота», которую Багдасаров почему-то обходит.
Дело в том, что в начале 1990-х годов националистическая и экстремистская (будем называть вещи своими именами) организация «Русское народное единство» (РНЕ), чьи члены известны в народе как «баркашовцы» или «баркаши», избрала свастику своим символом (во времена раннего Ельцина у них даже выходили книги со свастикой на обложках). Позже, в 1995 году Дума приняла закон «О сущности и признаках фашизма», в котором есть слова о «запрете нацистской символики», однако напрямую о том, какая символика считается нацистской, сказано почему-то не было — впрочем, это и так понятно: попробуйте смеха ради прилюдно нарисовать свастику на памятнике Ленину или хотя бы просто на стенке в присутствии милицейского патруля — и вы увидите, что за этим последует. Недаром в подобных случаях наши СМИ пользуются термином «осквернение» памятников и пр. Конкретно в законе (статья 29) говорится: «Осквернение фашистской символикой и атрибутикой… наказывается лишением свободы на срок до пяти лет с конфискацией». Возможно, для некоторых особей тех социальных слоёв, где вербуют себе сторонников «баркашовцы», свастика и имеет некое положительное значение, однако среди основной массы воевавшего и победившего народа такая символика русских националистов встречает резкое неприятие — я прекрасно помню, как перед майскими праздниками 1995 года мы с товарищами, в числе прочих, сдирали со столбов на Автозаводе (в Нижнем Новгороде) «баркашовскую» листовку, на которой был изображён узколобый супермен со свастикой на рукаве, а рядом подпись: «Надевая чёрную рубашку, я присягаю Родине словами: свобода или смерть». Впрочем, это была уже не свастика, а пресловутый «коловорот».
И ещё о законах. 26 мая 1999 года Московская городская дума приняла постановление «Об административной ответственности за изготовление, распространение и демонстрацию нацистской символики на территории г. Москвы». 29 марта 2000 года аналогичный акт принят Законодательным собранием Санкт-Петербурга. Нетрудно догадаться, что данные постановления направлены в первую очередь против свастики (в московском законодательстве это прописано чёрным по белому). Основанием для них является ст. 6 Федерального закона «Об увековечении победы советского народа в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.»: «В Российской Федерации запрещается использование в любой форме нацистской символики как оскорбляющей многонациональный народ и память о понесённых в Великой Отечественной войне жертвах» — и это правильно!
Заинтересованный читатель может полюбоваться «коловоротом» (если кому-то еще не намозолили глаза листовки баркашовцев) в заголовке националистической газеты «Русский порядок», где этот символ занимает центральное место — между двумя словами названия издания. Делается коловорот так: рисуется обычная свастика, ветви которой удлиняются дальше точки загиба, так что отростки становятся не продолжением загнутых ветвей, а их боковыми придатками. Больше или меньше удлинять ветви далее загибов — дело вкуса каждого рисующего, и порою на стенах можно наткнуться на экземпляры, «отличающиеся» от классической свастики, как скажем, саратовский бомж от бомжа самарского. В специфической же литературе любопытствующим разъясняется, что это якобы древнейший русский (славянский, арийский, ведический, ещё бог знает какой) знак, известный нашим предкам чуть ли не со времени Бусова и царя Гороха, который никакая и не свастика, а «коловорот», поэтому бояться его нечего, а наоборот, якобы, надо им гордиться. Слово «коловорот» действительно, славянское, и обозначает оно «инструмент для сверления» (коло — круг; ворот — вращающийся элемент конструкции). Дальше в ход идёт совсем уж не новая идея, что коловорот был древним славянским (русским, арийским, ведическим) приспособлением для добывания огня, что в центр пересечения палочек вставляли сверло, ветви свастики являлись рычагами, а ручки — ну, чтобы было удобно держаться. А язычество, как известно, религия огненного солнца — и так далее. Причём изобретателей «коловорота» нисколько не волнует тот факт, что подобного рода свастика (пусть и несколько модифицированная) не представлена нигде, ни у кого и никогда, в чём читатель, я думаю, уже убедился,
В приложении к «Вечерней Москве» за 16 декабря 1994 года в статье, озаглавленной «Святой крест или свастика» журналист Александр Аннин видит «коловорот» русских нацистов так же как и мы: подчёркивая, что приветствием «бар- кашей» является взмах правой руки, а официальным знаменем движения — красный штандарт со свастикой в белом круге, он, по-видимому, человек православный, обрушивается на них за то, что они «свастику изображают не иначе, чем «вмонтированной» в Вифлеемскую восьмиконечную звезду, чем навязчиво «обожествляют» свой знак. Что ж, если говорить о свастике как таковой, то это символ очень древний. Использовали его и в православной иконографии: свастики иногда изображались на плечах Богородицы. Но со времён Третьего Рейха, которым так восхищаются члены РНЕ, свастика стала символом насилия и безбожия».
Относительно знака свастики в православном искусстве мы поговорим позже, что же касается «вифлеемской звезды», то, как мы видим, журналист неправильно расшифровал символ РНЕ — если бы они имели в виду так называемую «вифлеемскую звезду», то члены этой организации прямо об этом говорили бы — да и исторически никаких звёзд рядом со свастикой не было — в целом же А. Аннин прав: РНЕ использует свастику, слегка модифицировав её, не потому, что это христианская, а потому, что это фашистская эмблема, а модифицирует её исключительно, чтобы не подпасть под закон о запрете нацистской символики на территории РФ.
А теперь, после некоторого вступления, пора немного сказать о труде, лёгшем в основу лежащей перед вами книги. Готовясь перевести труд Уилсона2, чтобы сделать его доступным для российского читателя, автор настоящих строк провёл как бы независимое расследование с целью составить своё собственное мнение о свастике и заверяет читателя, что предлагаемая им ныне в переводе книга — действительно подробнейшее и серьёзнейшее исследование изо всех существующих на Западе. Её автор — профессиональный учёный-этнограф из нью-йоркского Национального музея — писал свою работу абсолютно беспристрастно (ну кто мог в 1892 году предвидеть распространение фашизма, а также то, какую символику выберут себе его адепты), и тем самым его работа становится вдвойне ценной для нас — согласитесь, что после 1933 года писать о свастике беспристрастно уже не просто. Кроме того, Уилсон тщательно, порою даже чересчур дотошно, изучил всю существовавшую на то время этнографическую литературу по этому вопросу, которую он обильно цитирует, равно как и обширные этнографические коллекции. Вышел его труд в томе лучших работ Смитсоновского института за 1894 год, в который, кроме него, вошли еще несколько серьёзных исследований (об истории техники сверления, о транспортных средствах первобытных народов), причём исследование о свастике стоит последним, завершая более чем тысячестраничную книгу. Как мы знаем, Смитсоновский институт является одним из старейших научных заведений Америки, и специализируется главным образом на естественных науках — а этнография (или, как её именуют сами американцы, антропология) там относится к наукам естественным, у нас же — к гуманитарным. Ни один серьёзный исследователь истории свастики не мог, и не может обойтись без знакомства с этой добротно сделанной работой — в силу чего мы решили, что целесообразнее дать российскому читателю в первую очередь не собственную работу, а перевод лучшего из того, что было создано другими, снабдив его необходимыми примечаниями и дополнением, которое вы сейчас и читаете.
Конечно же, если бы труд Уилсона вышел в своё время не как часть ежегодника научного учреждения, а как самостоятельная книга, он имел бы гораздо больший резонанс — а так, как это есть, мы видим ссылки на него лишь в специализированных изданиях по теме, но не в научно-популярных. Хочется также отметить то обстоятельство, что, поскольку Уилсон является представителем американской науки, для него естественен некоторый уклон в американистическую проблематику, где о наличии свастики в евразийском понимании, с нашей точки зрения, можно говорить лишь с некоторой натяжкой. Обсуждая планы перевода его книги, мы рассматривали идею опустить его американистические главы, кратко пересказав их в послесловии, — но потом решили, что надо оставить всё как есть — хотя бы из уважения к автору, книга которого нисколько не утратила своей научной ценности за истёкшую сотню лет.
Что же мы имеем ещё из трудов о свастике, кроме книги Уилсона? Как и следовало ожидать, ведущее место в этой проблематике занимает литература, написанная на немецком языке в период между началом Первой и окончанием Второй мировой войны, — в годы разрухи и инфляции в Германии интерес к свастике подогревался повальным тогда увлечением оккультизмом и теософией, после 33-го же года свастику сделал символом своей партии Адольф Гитлер — и сделал, как мы увидим, практически единолично, рассчитывая скорее поразить сторонников и сочувствующих необычностью символа, чем опираясь на его историческое либо оккультное значение. Как и следовало ожидать, у «короля» тотчас отыскались шуты-летописцы, которые приложили усилия к тому, чтобы постараться доказать немецкому народу, а если получится, то и всему миру, что свастика — символ ужасно древний, ужасно арийский и ужасно священный. Ведущее место здесь занимает, пожалуй, книга о свастике Йорга Лехлера, с которой нам ознакомиться, к сожалению, не удалось (нет в России). Тот же автор в 1936 году выпустил этнографический альбом, озаглавленный «Пять тысяч лет Германии», где с десяток страниц был посвящен и конкретно теме свастики. Но обо всём по порядку.