История свободы. Россия

Берлин Исайя

ПРИЛОЖЕНИЕ

Ниже перечислены стихи, в которых встречаются упоминания о «госте из будущего» в «Поэме без героя». Ссылки даются на однотомник стихов и поэм Ахматовой под редакцией В.М. Жирмунского: Стихотворения и поэмы (Ленинград, 1976, ниже – Ж). Включены также постраничные ссылки на: Анна Ахматова. Сочинения / Под ред. Г.П. Струве и Б.А. Филиппова: В 2 т. Мюнхен, 1967 (2-е изд.), 1968, ниже – СФ I и СФ II.

Cinque. Ж. № 415–419: 1. 26 ноября 1945; 2 и 3, 20 декабря 1945; 4, 6 января 1946; 5. 11 января 1946 (Ж. С. 235–237. Примечания. С. 412, 488; СФ I. С. 283–285. Примечания. С. 410).

Шиповник цветет: из сожженной тетради. Ж. № 420–433: 1.

Сожженная тетрадь, 1961; 2. Наяву, 13 июня 1946; 3. Во сне, 15 февраля 1946; 4. Первая песенка, 1956; 5. Другая песенка, 1956; 6. Сон, 14 августа 1956, под Коломной; 7. без заглавия, без даты; 8. без заглавия, 18 августа 1956, Старки; 9. В разбитом зеркале, 1956; 10. без заглавия, 1956 (1957 в СФ), Комарово; 11. без заглавия, 1962, Комарово (Ж. С. 238–243. Примечания. С. 412–413, 488–489; СФ I. С. 288–295. Примечания. С. 411–412).

Ж. № 555 (без заглавия, 27 января 1946. Ж. С. 296–297. Примечания. С. 499; СФ I. С. 295, напечатано (по указаниям Лидии Чуковской) как 13-е стихотворение в цикле «Шиповник цветет» (см. выше). Примечания. С. 412).

Полночные стихи: семь стихотворений. Ж. № 442–450: Вместо посвящения, лето 1963; 1. Предвесенняя элегия, 10 марта 1963, Комарово; 5. Зов (первоначально напечатано с эпиграфом «Arioso dolente», название третьей части фортепианной сонаты, опус 110, Бетховена), 1 июля 1963; 6. Ночное посещение, 10–13 сентября 1963, Комарово (Ж. С. 247–250. Примечания. С. 414–415, 490; СФ I. С. 303–306. Примечания. С. 414–415).

Ж. № 456, без заглавия, 15 октября 1959 (октябрь 1959 в СФ), Ярославское шоссе (Ж. С. 253. Примечания. С. 415, 491; СФ I. С. 320–321. Примечания, С. 418) (проф. В.М. Жирмунский не сомневался в том, что это стихотворение необходимо включить в этот список; у меня есть на этот счет некоторые сомнения).

Из итальянского дневника (Мэчелли). Ж. № 597, декабрь 1964 (Ж. С. 311–312. Примечания. С. 502).

Ж. № 598, без заглавия, февраль 1965, Москва (Ж. С. 312. Примечания. С. 502).

Песенка. Ж. № 601, без даты (Ж. С. 313. Примечания. С. 422–423, 502).

Ж. № 619, без заглавия, без даты (Ж. С. 318. Примечания. С. 503).

Поэма без героя: триптих. Ж. № 648, 1940–1962 (в СФ: Ленинград – Ташкент – Москва: Посвящение) Третье и последнее, 5 января 1956 (Le jour des rois): Девятьсот тринадцатый год: петербургская повесть, строки 133–145 («Белый зал»), 210 (Ж. С. 354–355, 358, 360. Примечания, 4127, 513–514; СФ II. С. 102–103, 107 (строки 82–93). С. 109 (строка 166). Примечания. С. 357–370, 603–605); Эпилог, строки 40–50 (СФ II. С. 130–131).

Я хочу предупредить читателя, что некоторые из героев, встречающиеся в «Поэме без героя» и в других стихах, перечисленных выше, могут представлять собою синтез двух или более персонажей, реальных, воображаемых или символических.

Вот и вся помощь, которую я могу оказать исследователям. Больше я ничего не желаю добавить.

Советская интеллигенция

[400]

Можно было бы предположить, что результатом стольких лет сталинизма, усиленно формировавшего облик нового советского человека, будет создание нового существа, настолько же отличного от своего западного аналога, насколько советская система правления отличается от западной. Но оказалось, что это не так. Как показывают мои недавние разговоры со студентами, продавцами, водителями такси и всевозможными случайными знакомыми, результатом явилась скорее инфантильная задержка в развитии, чем иной тип взрослого человека.

400

«The Soviet Intelligentsia» © Isaiah Berlin 1957

Нынешние условия в Советском Союзе чрезвычайно напоминают те, что существуют в организациях

с четко определенной структурой ответственности – в армиях, в школах с суровой дисциплиной и тому подобных жестких иерархических системах, где разница между теми, кто правит, и теми, кто подчиняется, кардинальна. По существу, пропасть между правителями и подчиненными – единственное глубокое разделение, которое можно заметить в советском обществе, и, едва начав разговор с советским гражданином, нетрудно понять, к какой из этих двух групп он принадлежит. Честная публичная дискуссия по поводу целей, к которым предположительно стремится данное общество, или средств, выбираемых для достижения этих целей, одинаково не одобряется по обеим сторонам разделительной черты. Муравьиная куча должна быть построена, и все, что ведет к потере времени и ненужным сомнениям, следует отмести. Хотя мотивировки в обоих случаях несколько отличаются друг от друга.

Позвольте мне начать с подчиненных. Тех граждан, кто не питает честолюбивых надежд стать правителями и более или менее смирились со своим положением в нижних рядах советской иерархии, общественные проблемы, кажется, вообще мало волнуют. Они понимают, что повлиять на эти вещи они не могут, так что обсуждать их бессмысленно и опасно. Поэтому, мимоходом касаясь этих проблем, они говорят о них с веселым интересом и безответственностью школьников, обсуждающих взрослые темы, в которых они мало разбираются, – не слишком всерьез, с приятным ощущением скольжения по краю дозволенного. Эти люди культивируют частные, а не гражданские добродетели, сохраняют типичные русские черты, которые всегда отмечали иностранцы. Как правило, они дружелюбны, непосредственны, любознательны, любят повеселиться, по-детски отзывчивы к новым впечатлениям, которыми отнюдь не пресыщены, и, будучи так долго ограждены от контактов с внешним миром, стыдливо консервативны в своих вкусах и привычках. Они уже не столь запуганы, как в сталинские дни, когда никто не знал, что с ним случится завтра, и не существовало никаких правовых институтов, куда можно было бы обратиться за помощью. Тиран умер, и вместо него правит некая система правил и установлений.

Правила эти чрезвычайно жесткие, но ясные; люди знают, что если они нарушат их, то будут наказаны, но если вы ни в чем не виноваты – живете осмотрительно, не совершаете рискованных поступков, не встречаетесь с иностранцами, не выражаете крамольных мыслей, – можно рассчитывать, что вас никто не тронет, а если ненароком и арестуют, есть реальная возможность оправдаться и выйти на свободу. Справедливость самих правил, очевидно, не обсуждается. Хороши они или нет – такой вопрос даже не ставится. Они принимаются как некая данность, посланная свыше, в целом – неприятная и, разумеется, не подкрепленная той почти религиозной верой, которую можно было бы ожидать от настоящих коммунистов, но неизменяемая и непреложная, как закон природы.

Вкусы остаются простыми и неиспорченными. Советские люди воспитаны на диете классической литературы, русской (в которой сейчас почти нет запретного) и зарубежной, представленной главным образом «социально значимыми авторами»: Шиллером, Диккенсом, Бальзаком, Стендалем, Флобером, Золя, Джеком Лондоном, да еще «бойскаутскими» повестями, в которых утверждаются общественные добродетели и зло неизменно наказуется в конце. Дешевое чтиво, порнография и «проблемная» литература исключены, поэтому мировоззрение при такой образовательной системе остается ясным и полным энтузиазма, как у подростков, причем подростков, порою весьма симпатичных и талантливых. На великолепной выставке французского искусства в ленинградском Эрмитаже русские посетители (по наблюдениям одного иностранца, обменявшегося с ними впечатлениями) плохо воспринимали живопись после 1850-х годов, находили картины импрессионистов, в особенности Моне и Ренуара, малопривлекательными и открыто отвергали Гогена, Сезанна и Пикассо, представленных на выставке многими прекрасными работами. Конечно, есть в Советском Союзе люди и с более развитым вкусом, но их мало и они не афишируют широко своих взглядов.