История войн и военного искусства

Меринг Франц

На место вербовки выступила всеобщая воинская повинность. Она помогла покончить с линейной тактикой и магазинным снабжением, а вследствие этого в значительной степени повысила подвижность и боеспособность постоянного войска. «Большое количество войск позволяло Наполеону всегда использовать свою победу до крайних пределов и занимать целые государства. Для его проворных вольтижеров не существовало неприступных позиций; если же у врага действительно была подобная позиция, то Наполеону, не боявшемуся затруднений со снабжением, было легко обойти эту позицию, и если противник находился вне сферы его огня, то наполеоновская армия была достаточно многочисленна, чтобы продолжать наступательное движение мимо неприятеля и занять его территорию, противник поневоле должен был в конце концов выступить ему навстречу, чтобы не потерять всех своих владений» (Ганс Дельбрюк).

Таким образом, Наполеон мог всегда вызвать неприятеля на столкновение и не только разбить его боевые силы, но и преследовать

до полного уничтожения, вследствие чего он делался неограниченным господином положения. Из новой организации войска с такой же неизбежной логикой возникала стратегия на уничтожение, как из наемного войска возникала стратегия на истощение.

Конечно, нужно при этом постоянно иметь в виду, что этот большой переворот в военном деле произошел лишь постепенно. Общая воинская повинность была тотчас же после своего введения ограничена правом откупа от нее представителей владельческих классов; даже в Пруссии, где она укоренилась весьма крепко, она очень долгое время по причинам экономическим существовала только на бумаге. Вместе с наемным войском исчезло и массовое дезертирство, а линейная тактика сменилась несравненно более превосходной стрелковой тактикой, которая заменила битву в сомкнутых линиях рассыпным боем; все же в 1813 г. наполеоновское войско тяжело страдало от дезертирства молодых рекрутов, а солдаты прусского ландвера в том же году все еще массами разбегались из-под знамен. Наконец, и реквизиционная система имела свои недостатки. Благодаря главным образом ей погибло французское войско в 1812 г. во время русского похода: хотя Наполеон, считаясь с малонаселенной и обширной страной, принял предусмотренные меры для снабжения войска — этих мер оказалось все же недостаточно. Враждебное население добровольно ничего не давало, а насильственные реквизиции продовольствия приводили к систематическому грабежу и окончательно разрушали дисциплину французского войска. Подобное же явление угрожало во время зимнего похода 1814 г. превратить прусский ландвер в «банду разбойников», по гневному выражению одного прусского генерала.

Но здесь, как и всегда, противоречия военной истории следует понимать не абсолютно, а относительно; от 1792 г. — начала французских революционных войн — до 1815 г., когда эти войны закончились битвой при Ватерлоо, эти противоречия так резко сталкивались друг с другом, что наполеоновская стратегия смогла получить громадные преимущества. Вряд ли стоит говорить, что она не была изобретена тем человеком, имя которого она носит. Если новая стратегия есть результат новой военной организации, а новая военная организация имеет неизбежной своей предпосылкой изменение экономических условий, то никогда ни одна самая гениальная голова не может выдумать новой стратегии. Эта стратегия, как это великолепно доказал Энгельс в своем сочинении «Анти-Дюринг» и как это признано даже буржуазными военными историками, применялась гораздо раньше американскими фермерами, защищавшими свою независимость от английских угнетателей; в более законченной форме она возникла в массах, вызванных к жизни Французской революцией при ее защите от феодальной Европы. Задачей гениальной головы является лишь учесть вовремя то, что возникает из данного порядка вещей, и это возникающее развитие по возможности усилить, черпая теорию из практики и бессознательный инстинкт претворяя в сознательные действия.

Отсюда ясно, с другой стороны, что самая блестящая теория разбивается там, где отсутствуют практические предпосылки. Почти не понятный, но совершенно бесспорный факт, что еще в 1813 г., когда наполеоновская стратегия на уничтожение одержала около сотни побед подряд, почти все видные генералы объединившихся против Франции войск все еще тяготели к фридриховской системе на истощение: русский Барклай де Толли, австрийцы — Шварценберг и Радецкий, пруссаки — Бюлов и Йорк, даже французы — Бернадот и Жомини, которые сами дрались прежде под знаменами Наполеона, не говоря уже об англичанине Веллингтоне; последнему это непонимание можно простить скорее всех, потому что английское войско в это время оставалось все еще типичным наемным войском образца XVIII столетия. Единственным исключением являлись несколько прусских военных реформаторов и в конце концов лишь один Гнейзенау, так как Шарнгорст получил смертельную рану в первой же битве, а Бойен вообще не имел выдержанной точки зрения в стратегии. И даже больше — насильнический образ действий Наполеона, проводившийся им в прусском государстве гораздо резче, чем в какой-либо другой стране, все же не мог заставить понять больше шести человек из всего прусского войска, что дело идет о новой стратегии.

Принципы этой теории были выяснены лишь в 20-х годах прошлого столетия Клаузевицем — любимым учеником Шарнгорста. Он принадлежал к дойенскому поколению прусских офицеров, до 12 лет посещал городскую школу в Магдебурге, а затем вступил юнкером в пехотный полк. В течение всей своей жизни он не мог освоиться с некоторыми трудностями немецкой грамматики. Немножко сильно сказано, что его изложение обладает такой же красотой, как и язык Гете, хотя в его языке есть, несомненно, известная красочность, которую он умеет пояснять великолепными

сравнениями. Манера его изложения скорее напоминает другого великого человека — Гегеля, хотя Клаузевиц не имел никакого философского образования и даже не подозревал о существовании философского научного языка. Интересно отношение Энгельса к Клаузевицу. При первом знакомстве с книгами Клаузевица, несмотря на многие хорошие стороны, «этот самородок» ему «не очень» понравился; затем Энгельс открыл в Клаузевице несколько «странную, но дельную манеру философствовать», наконец, он назвал его весьма кратко — «звездой первой величины» в области военной науки.

Как и все прусские военные реформаторы, Клаузевиц после битвы при Ватерлоо был несколько оттеснен на задний план; до 1830 г. он стоял во главе военной школы на такой должности, которая давала ему очень мало возможности влиять даже на воспитание войска. В это время он стал писать свои сочинения, не опубликовывая их: это был целый ряд военных исторических изысканий главным образом о походах Фридриха и Наполеона и большое неоконченное сочинение о теории войны. В 1830 г., когда на польской границе было сосредоточено несколько армейских корпусов под командой Гнейзенау, последний выбрал Клаузевица начальником своего генерального штаба, но вскоре оба они погибли от холеры.

В своем главном сочинении Клаузевиц рассматривает войну совершенно в духе, если даже не в выражениях, Гегеля, как диалектический процесс; этот процесс развивается в противоречиях, которые постоянно объединяются в высшем единстве. Грубая и жестокая природа войны, а еще более свойственное ему историческое чутье предохраняли его от всякого идеологического заблуждения, хотя его исторические знания не были ни достаточно глубоки, ни достаточно широки. Наполеоновская стратегия была для него, конечно, единственным правильным классическим методом ведения войны; и если он вообще воспринимал войну как продолжение политики насильственными средствами и ставил перед ней политические задачи, то военной задачей для него все же оставалось уничтожение боевых сил врага, а битва являлась окончательной целью всей стратегии. Бой в войне был для него тем же, чем платежи в торговле. Как бы редко ни производились они в действительности, все имело свою окончательную цель в них, и в конце концов они должны были произойти и разрешить положение.

Но, несмотря на свою теоретическую предубежденность, Клаузевиц не допускал ошибочных суждений о стратегии хотя бы Густава-Адольфа или Фридриха; в каждом отдельном случае он пытался понять истинные причины, почему они поступали так, а не иначе; при этом он умел сочетать господствующие идеи того времени с существовавшими условиями их поступков. При тогдашнем состоянии исторического знания Клаузевиц, конечно, даже не мог понять, что стратегия Густава-Адольфа и Фридриха направлялась не господствовавшими идеями, а в последней инстанции экономическими условиями того времени. Хорошо уже и то, что после вторичной переработки своего сочинения он пришел к ясному пониманию разницы между стратегией на уничтожение и стратегией на истощение.

Его сочинение было не только научным, но военным и, в известном смысле, политическим делом. Когда после войны 1866 г. один немецкий профессор, чисто профессорским глубокомыслием заявил, что при Кениггреце победил немецкий школьный учитель, один прусский генерал ответил ему довольно метко: «Конечно, и этот учитель назывался Клаузевицем». Если теория вообще может что-нибудь дать для практического ведения войны, то победоносным походам прусского войска 1866 и 1870–1871 гг. все это дала военная теория Клаузевица. Каждый прусский офицер усвоил себе эту теорию. Легко можно видеть, насколько уменьшились и даже в значительной степени исчезли те «трения механизма», то неизвестное и непредвиденное, что ежеминутно случается на войне, после того как все офицеры войска усвоили, что именно каждый из них должен делать в определенный момент и в определенном случае.

Сорок лет прошло после смерти Клаузевица, прежде чем засияла эта «звезда первой величины». Но его ослепленные поклонники впали теперь в ту ошибку, которой он сам заботливо избегал; они толковали своего Клаузевица так, как верующие толкуют Библию, и так как все его заключения сводились к принципу боя, то всякое ведение войны, не вытекавшее из этого принципа, казалось им непонятной глупостью. Образовалась привычка говорить о генералах XVII и XVIII столетий как о непроходимых идиотах, которые не могли понять того, что стало в конце концов понятно рассудку школьника. Конечно, при этом следовало бы обвинять и короля Фридриха, однако этого не делалось. Ведь он — так объясняют это себе — был выдающимся гением своего времени; он уже предвосхищал ту военную тактику, которую открыл лишь после него Наполеон; он является истинным основоположником стратегии на уничтожение. Этот способ доказательства достиг своей вершины в двухтомном сочинении, опубликованном старшим Бернгарди в 1878 г. — «Фридрих Великий как полководец». Бернгарди был военно-образованным человеком; в 1866 г. он был послан Мольтке в главную итальянскую квартиру в качестве военного уполномоченного. Его книга о короле Фридрихе богата меткой наблюдательностью, но основная мысль, красной нитью проходящая через книгу, просто бессмысленна.